Но те, кто уйдёт (или уже ушел?) на понтонку, к батарее и к штабу, имеют ШАНС. А Ниношвили с остальными будет здесь стоять насмерть. Чтоб оттянуть на себя внимание немцев. Чтоб оттянуть на себя побольше германских сил. Чтоб оттянуть время – до заката, до темноты, до глубокой ночи… Так где ты сейчас нужнее, ты, настоящая контра Мечников?
– Слушай, – Михаил не потрудился даже закончить очередную вялотекущую фразу о различных вариантах оборудования пулемётных гнёзд. – Слушай, Зураб… Не как командира – как бывшего друга прошу: отправь отсюда Вешку. Под любым предлогом, куда угодно, лишь бы подальше. Отправишь? И ту местную девочку, – вот уж это не лейтенант Мечников, это его лейтенантский язык внезапно и самовольно, – Марию Сергеевну…
– И тебя, конечно, тоже? Для охраны, да? – ухмылочка старшего политрука была вполне подстать давнему его памятному прищуру.
Мечников неторопливо поднялся (до этих пор он сидел на корточках, опершись локтями о броню несгораемого ящика); выпрямился во весь рост; сверху вниз глянул в запрокинутое горбоносое лицо:
– Ну ты, однако же, и сволота, Зураб! Редкая сволота, законченая!
– Ладно, извини, – Зураб снова обмяк. – Меня, понимаешь, все могут за нервы дёргать, а я никого, да? Слушай, дорогой, разве так справедливо?..
Он всё говорил, говорил – прямо какое-то словесное недержание напало на и.о. комполка. Стало быть, дёргали его за нервы, дёргали, и вот, похоже, издёргали-таки вконец.
Впрочем, старший политрук ухитрялся совмещать безумолчную свою пустопорожнюю болтовню с более плодотворными занятиями.
Убедившись, что в помеси штабного журнала с командирской книжкой не осталось чистых листов, Ниношвили выволок из полевой сумки целый ворох каких-то бумажек и принялся их просматривать. Лились-плелись однообразные Зурабовы сетования о том, до чего всё тяжело и до чего всё обрыдло; просмотренные старшим политруком бумажки одна за другой отправлялись обратно в сумку; стремительно теряющий терпенье Мечников лихорадочно выдумывал средство от речевого поноса… И вдруг идиотское действо окончилось. Без посторонней помощи. Само.
Ниношвили зацепился глазами за очередной мятый листок, осклабился, а потом вдруг бросил его на сейф писаниной вниз, выхватил у Михаила карандаш и быстро-быстро заелозил грифелем по желтой ветховатой бумаге.
Что политрук, наконец, умолк, до Мечникова дошло с изрядным запозданием – лишь когда тот заговорил вновь:
– Партизанка Маша при тебе рассказывала про местный музей и московскую комиссию? Вот, смотри… – Зураб принялся методично тыкать карандашом в свой только что изображенный чертёж, – здесь мы, это – окраина Чернохолмья, вот грунтовка… А вот это, в лесу – бывшее имение какого-то местного буржуя, понял, нет? Перед войной там был отдел музея. Экспонаты, отобранные москвичами, хранились именно там. Маша говорит, что немцев в имении, кажется, нет. Я приказал ей и Белкиной сходить да проверить – может, эти самые ценности еще на месте?
Ниношвили примолк на миг, а потом сказал – медленно, чуть ли не по слогам:
– Ты пойдёшь с ними, генацвале.
Михаил так отчаянно замотал головой, что едва не потерял фуражку. А старший политрук продолжал, как ни в чём ни бывало:
– После выполнения задания идите на партизанскую базу. Если там никого из наших не будет, пробирайтесь к линии фронта. А вот это, – Ниношвили извлёк из полевой сумки ещё один лист, исписанный мелко и густо, – это Машины показания про Гуреева и остальных сволочей. Она подписала, я заверил, как по форме положено. Отдашь первому особисту, которого встретишь, да. Или политработнику.
– Я никуда… – начал было Мечников, но старший политрук не собирался дослушивать.
– Товарищ лейтенант, я сказал: Маша думает, что немцев в имении нет. А я думаю иначе. А девушки уже отправились… – Зураб мельком взглянул на часы, – почти двадцать минут назад. Причём Вешка согласилась выполнять моё приказание, только когда поверила, что ты их догонишь. Вай-мэ, какая она недисциплинированная, эта Вешка – командира полка заставила клясться здоровьем матери… Там на плане я пунктиром нарисовал накадули… ну, маленькую речку такую… так они сначала по берегу будут идти. Вот…
Что должно было следовать за этим “вот” Михаил так и не узнал.
Неподалёку заслышался какой-то галдёж, мигом позже – стремительно близящийся топот, а еще через миг в штабную колдобину скатился взмыленный красноармеец.
– Товарищ комполка, – затараторил он, кое как изобразив перед Ниношвили стойку “смирно”, – на реке катер. Немцы. Со стороны городка. Проплыли ниже нас, за излучину, и пристали к противоположному берегу.
– Начинается, – Ниношвили без особой надобности поправил фуражку. – Так, быстро найди старшину Черных и ко мне его… Ну, не дрожи, боец! Вы-пал-нять!
Красноармеец, наскоро козырнув, уметнулся прочь.
А и.о. командира остатков шестьдесят третьего отдельного полка старший политрук Зураб Ниношвили обернулся к мнущемуся близ ящика-стола Мечникову и рявкнул ужасным голосом:
– Что?! Ты еще здесь, шени мама?!
* * *Первые же пять-десять минут торопливой ходьбы по берегу лесного “накадули”, оказавшегося невыносимо, прямо-таки злокознённо извилистым, вернули Михаила Мечникова на позиции твёрдого материализма. Лейтенанта Мечникова напрочь покинули всяческие суеверные догадки по поводу собственного ненормально бодрого самочувствия – покинули мгновенно и бесповоротно, вместе с упомянутой ненормальной бодростью.
Свято место пусто не бывает; естественно, что позиции, трусливо покинутые физическими и душевными силами пустовали очень недолго. Вернулось тошнотворное мельтешенье перед глазами; с новой силой принялся за работу сумасшедший дятел, вздумавший выдолбить себе дуплишко в лейтенантском лбу… Как сходны судьбы великих титанов, какая знаменательная аналогия: Прометея терзал орёл, лейтенанта Мечникова изводит дятел… Дятел… милая птичка, привыкшая выклёвывать всякую дрянь из трухлявых пней… Знаменательнейшая аналогия, чёрт раздери!
Вскоре повязка, о существовании которой Михаил давно успел позабыть, вконец раскисла от пота, и к трудам дятла-садиста добавилось нестерпимое жжение в разъедаемой ране. Матерясь сквозь слёзы, лейтенант ободрал с головы мокрые бинты, но лучше не стало.
Стало гораздо хуже.
Фуражку пришлось нести (при попытке надеть первое же прикосновение внутринности околыша к ране довело титана от РККА до крика); стекающая по лицу, срывающаяся крупными каплями с подбородка горькая влага затеяла стремительно розоветь… Всё сильней кружилась голова – особенно муторно было глядеть на чёрную, изъязвлённую водоворотами воду, бесшумно и деловито несущуюся навстречу, назад, к реке, чтоб уже вместе с ней угодить в растворяющие объятия седого кормильца Ильменя-батюшки… Ну вот, сызнова начинаем заговариваться. Или как это назвать, когда про себя, а не вслух? Задумываться? Ой, нет, это что-то совсем другое…
А сапоги путались в жёсткой осоке; под
