Я сказал ему, что люблю держать заказы в секрете. Мы могли бы встретиться за кофе? Чак позвонил, я поехал в Сан-Педро и теперь мы гуляем рядом с утесами. Хотя видно порт, это приватное место, почти пустынная сторона океана, внизу — серые камни и набегающие волны. Я говорю ему, что люблю звук разбивающихся волн, крики чаек:
— Я любил ездить в Колдингем, когда был ребенком. Это в Шотландии. Утесы, скалы внизу, прямо как тут, — говорю я ему. — Моя ма всегда говорила мне не подходить к краю, — улыбаюсь я, — конечно, я никогда не слушался.
Чак подошел вперед, широко улыбаясь:
— Уверен, что ты не слушался, чувак! Я был таким же! Мне всегда хотелось танцевать возле чертового обрыва, — и он прогуливается по краю. Закрыв глаза. Раскинув руки. Ветер треплет его волосы. Он снова открывает глаза и смотрит на скалы внизу: — Я тоже делал все это дерьмо! Это то, как мы созданы, бро, мы танцуем на краю и потом ууууууаааааааааа...
Я сильно толкаю Чака в спину, посылая в пустоту, превращая его голос в растворяющийся крик. Потом он пропадает. Я отворачиваюсь от края, чувствуя солнце на лице, поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза. Глубоко вздохнув, поворачиваюсь обратно, чтобы взглянуть на разбившееся о скалы тело:
— Я врал тебе, друг. Я слушался свою ма. И ты тоже должен был.
Часть третья
Май 2016
Спорт и искусство
24. Рентон — 114-летняя засухаНесмотря на то, что мы покидаем Эдинбург рано, лимузин медленно крадется по М8. Безусловно, это самая печальная главная дорога между двумя европейскими городами. Франко достал билеты для финала «Кубка» у коллекционера его работ. Он утверждает, что его это не волнует; просто халява. Больной выглядит наиболее восторженным: он заказал лимузин, который везет нас через пустое кладбище мечтаний, к югу Глазго. Мне вроде все равно, но волнуюсь о болезненном состояние Спада:
— Никогда бы этого не пропустил, — постоянно повторяет он.
Франко — единственный, кто не знает, как Спад попал в такую ситуацию, и ему интересно:
— Что, блять, за история случилась?
— Небольшая инфекция почки, Франко, — говорит Спад, — нужно было извлечь ее. Все равно нужна только одна, знаешь?
— Слишком много ебаных наркотиков накопилось в тебе за годы, друг.
На этой ноте мы с Больным балуемся шампанским и белым, Спад и Бегби отказываются по причине здоровья и образа жизни. Водитель — отличный уебок, он остается беспристрастным. Забыл, что хотел сказать Франко, и внезапно вспоминаю.
— Что-то странное в смерти Чака Понса, помнишь, он был на твоей выставке?
— Да, большая неожиданность, — соглашается Франко.
— Мне нравился тот фильм «Они исполняли свой долг», — хрипит Спад.
— Дерьмо, — говорит Больной, занюхивая дорожку, — «Призовой бой: Лос-Анджелес», вот он хорош.
Спад обдумывает это:
— Когда он притворялся андроидом, но на самом деле был мутантом с суперсилами...
— Да.
— Парень, у которого для жизни было все, — пожимаю плечами, — да, смешная старушка-жизнь.
— Всегда казалось, что у него проблемы, — говорит Франко. — Я имею в виду актеры, слава и все такое. Говорят, когда ты становишься популярным, ты морально перестаешь расти. Так что он и остался ребенком.
Я подавляю в себе желание сказать: «так же, как и долгая отсидка в тюрьме», но он смотрит на меня с улыбкой, будто знает, о чем я думаю.
— О чем, блять, этот имбецил думал, назвав себя Понсом? — огрызается Больной. — Никто ему не говорил, что он ведет себя, как полное уебище?
— Его имя ничего не значит в США, — трясет головой Франко, — и это, вроде как, сокращение его настоящей фамилии. Потом, когда он вырвался, он привлек внимание. Но к тому моменту он уже создал из себя Понса, так сказать.
— Так бывает, — говорю я и рассказываю им историю о знакомом в музыкальной индустрии, который встретил Паффа Дэдди. — Он говорит ему: «Ты знаешь, что в Англии твое имя означает гомосексуальный педофил?»
— Так и есть, — говорит Больной. — Кто консультирует этих уебков?
Когда мы приезжаем на стадион, вдруг понимаю, что я — комок нервов. Понимаю, что «Хибс» — как героин. Однажды я ширнулся после того, как бросил надолго, и почувствовал себя ужасно, тошнотворный отходняк за каждую дозу, которую когда-либо принимал. Теперь я чувствую россыпь разочарования, которая преследует меня, причем не просто с последней игры, а со всех непосещенных игр за последние двадцать лет. И это ебаные «Рейнджеры», команда моего отца.
Но я не могу поверить, что это возможно — пойти на большую футбольную игру с Бегби, чувствовать себя так расслабленно и не волноваться о вероятном насилии. Вместо сканирования толпы, как раньше, его взгляд прикован к полю. Когда звучит свисток, Больной тревожится, его болтовня натягивает мои ебаные нервы до предела. Он отказывается сидеть, стоит в проходе, несмотря на ворчание официантов за нашими спинами.
— Они никогда не позволят нам уйти отсюда с «Кубком». Ты знаешь это, да? Этого просто не произойдет. У судьи масонские инструкции, чтобы гарантировать это. УЕБОК!! СТОУКС!!
Мы прыгаем абсолютно как, блять, сумасшедшие! Из-за красного дыма за воротами «Рейнджеров» я понимаю, что Стоукс забил. Их половина стадиона стоит неподвижно. Наша половина — прыгающее зеленое море. Кроме бедного Спада, который не может двигаться, просто сидит и крестит себя.
— Вставай на свои ноги, ты, тупой мудень! — кричит парень сзади нас, разлохмачивая ему волосы.
У нас все хорошо. «Хибс» играют уверенно и твердо. Я смотрю на Франко, Больного и Спада. Мы забиваем каждый мяч с ними. Все идет отлично. Слишком, блять, отлично: это должно случиться. Все становится пиздец мрачным. Миллер уравнивает счет, и я сижу в мертвом оцепенении, ожидая свистка об окончании первого тайма. Я оплакиваю жизнь, которая могла бы быть, думаю о Вики и как я крупно проебался, а затем мы с Больным идем в туалет. Все забито, но мы захватываем кабинку для белого.
— Если «Хибс» выиграют эту игру, Марк, — говорит
