— Богат? Ну да — богат. А зачем мне нищий? И ничем не замутнённый взгляд двух ярко-голубых озёр.

Взгляд прямо в наивную душу влюблённого мальчика.

— И вообще: он хороший. Я тебя как-нибудь познакомлю с ним. Уверена: он тебе понравится!

Студент при этих её словах и при этом озёрном взгляде подавленно промолчал и чуть не расплакался.

В другой раз она сказала ему:

— Ах, миленький мой! Поверь: я тебя отшиваю совсем не потому, что ты такой плохой. Просто ты ещё такой молоденький и такой ещё глупыш! Ну чего ты дуешься, чего ты сердишься на меня? Ну не сердись!.. Ну, пожалуйста, миленький, не сердись, дружочек!.. На вот, скушай-ка лучше шоколадку — это мне сегодня поднёс один шикарный грузинчик.

— Какой ещё грузинчик? — с ужасом спросил Вася.

— Да увивается тут один вокруг меня… Говорит мне недавно: «Зина, мужчину какой национальности вы предпочитаете в это время суток?»

Студенту Васе при этих словах стало дурно.

— Это сейчас шутка такая… Не волнуйся! Это — шутка такая! А шоколадка — швейцарская. Кушай всю, не стесняйся, мне много шоколаду есть вредно!.. И не хнычь, ради бога. Ты же видишь: здесь посетители бывают, а меня мой шеф — Спартак Александрыч — и так каждый раз ругает за тебя…

С этими словами она с притворным испугом оглянулась на якобы грозную дверь и, достав из своей сумочки платочек, быстренько и по-матерински деловито обтёрла студенту Васе покрасневшие было глаза.

— Василий! Ну перестань!.. Ты просто ничего ещё не понимаешь, Василий. Ну представь: куда я могу пойти с тобою? Что о нас подумают? Как я тебя представлю своей сестре, своим знакомым?.. А Леонид Антоныч — мужчина представительный, с положением. Куда пойти, где показаться — и всегда мужчина есть. И все люди видят, что он у меня один и тот же, постоянный, как у всех нормальных женщин. Я же не какая-нибудь там шаболда, которая вечно меняет мужиков. Я женщина верующая, и у меня есть свои устои… А с таким мужчиной, как мой Лёня, мне не стыдно.

Вася, которому приходилось несколько раз с ужасом наблюдать, как шикарная машина с банкиром и его личным шофёром подкатывала к тому месту, где работает Зина, и жадно заглатывала её и затем уносила куда-то в волшебную даль предстоящей ночи, куда его никогда не пустят, Вася пролепетал дрожащими губами:

— Да как же не стыдно! Неужели ты и в самом деле испытываешь чувство любви к этому… своему?..

— Ну… любовь, не любовь, а нечто важное, нечто основополагающее всё-таки связывает нас… Ну, ты просто не знаешь, как у нас там с ним всё хорошо получается — я же не могу тебе рассказывать про всякие мои интимные подробности, про множественный оргазм и так далее. Скажу только, что в сексуальном плане он меня удовлетворяет вполне. И я его вполне удовлетворяю. А уж где-где, а в постели, миленький мой, я великолепно умею делать всё то, что положено делать современной женщине, не страдающей мещанскими комплексами, уж ты мне поверь!

Студент с восторгом смотрел на эту прекрасную женщину и — верил!

Она теперь иногда надевала очки в дорогой красивой оправе, которую ей купил отнюдь не скупердяй Лёнчик, а «грозный» шеф, у которого она работала и который, хотя и страдал в неизлечимой форме импотенцией, но считал, что такая шикарная секретарша при таких шикарных очках ещё больше будет украшать его шикарную приёмную. Очки были совсем слабые и только для чтения, и они ей очень шли. Вот как сейчас, например, когда она их забыла снять, оторвавшись от компьютера на своём столе. Они придавали её лицу оттенок какой-то женской зрелости или зрелой женственности, оттенок интеллектуальной эротичности или эротической интеллектуальности, что ли… И произносила она свои слова как-то задумчиво и грустно с лёгким и прелестным ростовским акцентом — Вася был родом из Архангельска, и поэтому южное произношение казалось ему каким-то экзотическим. И одновременно что-то авторитетное присутствовало в её голосе — так строгая, властная, но любимая всеми учительница, объясняет в классе несмышлёным, но притихшим в благоговейном изумлении балбесам какие-то сложные схемы и формулы на доске.

У неё был рот со строго накрашенными губами и красивыми ровными зубами; голос у неё был глубокий и женственный, а осанка — как будто некая ось пронизывала её спину и длинную шею… Когда Вася тайком проникал на ипподром и любовался издали прекрасною наездницей, которую то и дело трогает руками какой-то старый хрыч-тренер, он всегда восхищался её осанкой, но даже и теперь, когда она сидела не в седле а на стуле, даже и теперь её позвоночник был строго перпендикулярен земной поверхности, и голова поворачивалась влево-вправо на этой оси величественно, надменно и, пожалуй, царственно… Бедный студент чуть не рыдал, а Зина, не замечая этого, задумчиво продолжала:

— И потом — у нас ведь с Леонид-Антонычем наметилась ещё и какая-то духовная близость, а не только сексуальная… У нас ведь с ним не просто так: здравствуй и до свидания…

У Васи при этих словах что-то забулькало в горле.

— Ой, Вася, миленький, опять ты за старое! Ради всего святого — не хлюпай здесь носом! Не люблю я этого! Вечно ты всё усложняешь и делаешь трагедию из малейшего пустяка. Ну, если женщине НУЖНО? Нужно — это всё равно как покушать или как попить воды… Как сказал бы Владимир Набоков: для мужчины — пустяк, а для женщины — такое облегчение! Куда от этого денешься, миленький?

При подругах она совсем не выпячивала тот орден, который ей вручила судьба, и упоминала о своём суперсексуальном банкире лишь изредка, ненавязчиво, мимолётно, маленькими вкраплениями в общую беседу.

Но — настойчиво. Пусть все знают, что орден у неё есть! Упомянув в нужной пропорции о Лёнчике (когда совсем чуть-чуть, а когда и побольше), она тут же искусно переводила разговор на другие темы.

Своему Духовному Наставнику она рассказывала про своего милого уже всё без утайки: жмот, хитрец, всё время ко всему тщательно прислушивается и принюхивается, словно бы ищет во всём какой-то подвох, имеет личного шофёра, но свою машину так любит, что моет её только сам; беседовать с ним очень тяжело — говорит специально тихим голосом, чтобы заставить