* * *
Марк лежал на спине, его голова повернута на бок. Он смотрел на тело мертвого отца пустым взглядом. Некогда красивое, мужественное лицо было до неузнаваемости обезображено.
Они продолжили пытать их одновременно. Отец ушел первым, так ничего им и не сказав. Он держался до последнего.
Когда тот умер, Говард ушел, а Рональд вместе с сыном Рэмом решили продолжить с Марком. Просто так.
Сколько это длилось? Час? Два? Но в конце концов это им надоело — неинтересно резать того, кто никак не реагирует.
Сейчас комната пуста. Все покинули ее, оставив Марка одного.
Хороший момент для того, чтобы сбежать? Не совсем.
Сейчас он бы даже не уполз. Его руки лежали в паре метров в одной стороне, ноги - в другой. Марк представлял из себя искалеченный обрубок в обрывках ткани, затянутый большим количеством жгутов. С него срезали чуть ли не каждый сантиметр кожи. Там где надо, раны прижгли; ему что-то вкололи — он даже не мог потерять сознание. Нетронутыми оставались только глаза, выделяющиеся на фоне кровавого месива, в которое превратили его лицо.
“Чтобы он все видел” — произнес его родной дядя Рональд.
Они хотели вогнать его в неописуемый ужас, довести до безумия, но… всё это время он боялся лишь одного — умереть. Он сомневался, что когда проснется разум без навыка сдвига выдержит осознание произошедшего. Еще ничего в жизни его не пугало так сильно, как мысль о том, что ему предстоит пережить после воскрешения.
Марк… скорее, части его тела, лежали в окровавленной комнате. Он считал минуты проведенные в агонии. На цифре “семь”, дверь в комнату распахнулась и перед глазами парня показалась пара ног. Фридрих вошел внутрь и окинул пространство чуть ли не более болезненным, чем у Марка, взглядом.
Следом за ним вошла группа из пяти человек, одетых в белую защитную одежду. У кого-то в руках были контейнеры, у кого-то принадлежности для уборки, а у кого-то нечто похожее на черные мешки. Фридрих тяжелым взглядом наблюдал за тем, как они собирают и упаковывают тела.
В какой-то момент он подошел к Марку и печально посмотрел на то, что осталось от некогда близкого ему человека, которого он защищал на протяжении последних восемнадцати лет. Он был хорошим мальцом, смышленым. На сердце главы службы безопасности стало еще тяжелее, хотя казалось, что это уже попросту невозможно.
Он достал пистолет.
— У меня не было выбора, — словно с мольбой, произнес он.
Марк молчал.
Раздался выстрел.
Эпилог
Часть 1.
Я открыл глаза в пустом поезде. Мы мчались так быстро, что за окном было невозможно рассмотреть ровным счетом ничего. Однако я и не пытался. На самом деле, мне было всё равно.
Непроглядной холодной тьмой на меня нахлынуло чувство одиночества. В горле встал ком. Я один. Эта мысль часто залезала ко мне в голову, неоднократно диким вихрем взметая тоску, которую мне в ременами удавалось не замечать. Но до этого момента, я не осознавал как сильно заблуждался. Потому что настоящее одиночество — безжалостно. Оно не знает полумер и не оставляет пространства для домыслов.
Затем я посмотрел вперед. И тьма расступилась.
Передо мной сидел отец.
Он выглядел гораздо моложе, чем когда я видел его в последний раз. Совсем как в моих детских воспоминаниях. Как тогда, когда всё было проще. Легкая щетина и задумчивый взгляд, ровно такие, какими я их запомнил, когда мы играли втроем с мамой.
— Марк… — произнес он полушепотом.
Почему-то на глаза навернулись слезы, которые я не смог сдержать.
Я сорвался с места и крепко обнял его, уткнувшись лицом в его грудь. Помню, в детстве она казалась мне необъятной. Знакомый и родной запах — сигарет, пота и слегка выветревшегося одеколона.
— Наверное, я плохой отец… — он гладил меня по голове, как когда-то в детстве.
Хотелось кричать. Ты не плохой отец, это я — плохой сын.
— Ты уже такой взрослый… — он смотрел на меня, улыбаясь, — Я горжусь тобой.
Я не заслуживаю этих слов. Я разочаровал тебя, подвел. Я хотел быть тем, кем бы ты мог гордиться. И не смог.
Но отец улыбался, глядя на меня и поглаживая по голове.
Я хотел показать, что несмотря на свою слабость, я всё равно чего-то стою. Показать тебе, что я достоин того, чтобы быть в ответе за свою жизнь. Я знал, что ты это уважаешь в людях больше всего и боялся, что во мне так этого и не рассмотришь. Я… не смог сказать ему об этом вслух.
Он лишь посмотрел мне прямо в глаза.
Почему он должен уйти так рано?
Я хотел побыть с ним дольше. Я хотел поговорить с ним. Я хотел рассказать все, о чем молчал многие годы. В конце концов, я хотел остаться с ним здесь.
Но внезапно поезд остановился. Отец крепко обнял меня, крепче, чем когда-либо раньше.
— Я люблю тебя, сынок, — я не слышал этих слов восемь лет.
— И я тебя, — выдавил в ответ, сквозь вновь подступающие слезы.
Он встал, в последний раз посмотрел на меня и вышел на станции.
Я смотрел ему в спину, понимая, что я больше никогда не смогу сказать ему этих слов; я больше никогда не смогу услышать от него этих слов.
Вместе с отцом ушел и тот свет. Я снова остался один в кромешной темноте.
Поезд был пуст. Мы мчались так быстро, что за окном было невозможно рассмотреть ровным счетом ничего. Однако я и не пытался. На самом деле, мне было всё равно.
* * *
Часть 2
Свет мощной фары поезда разрезал темноту перед собой. Те немногие пассажиры, что ехали в нем, по большей части не спали.
Со стороны поезд мог показаться довольно странным, ведь свет горел только в парочке задних вагонов, заметно отличающихся от остальных, темных и старых. И к чему поддерживать маршрут, который почти не пользуется спросом?
В одном из таких темных вагонов, закрытых с обоих сторон, не было ни единого пассажира, кровати или разделителя. Лишь голые серые стены, задернутые занавесками окна и холодный металлический пол.
Два цинковых гроба, расположенных прямо в середине помещения, дрожали и тряслись, по мере того, как состав набирал скорость. Дождь издевательски громко бил по тонкой обшивке,
