- Эх, Саня, Саня, - причитала женщина, - а жизнь-то проходит. Да, Ляксей?
- Ну, как сказать... - Могильщик наконец улыбнулся. - Все преходяще, вечной остается лишь любовь.
- Сегодня тебя любят, завтра тебя не любят... ты и не представляешь, сколько раз мы все это проходили.
- Давай уж жить сегодняшним днем. Усекла? Пошли что ль, пройдемся...
И они ушли, оставив меня наедине с Эдиковой комнатой, в которой, возможно, все еще обитает его дух. Ну, вырубившегося и сладко сопящего Степана в счет не беру. Я допил водку из своей чашки. Потом из Степиной. Бутылку-то Леша с Любой унесли с собой. Могильщик положил змия в коробку с Эдиковыми бумагами и ноутбуком, и все это, сволочь такая, уволок, хитрюга... А мне ведь тоже любопытно, что тут дед насочинял.
На душе было легко. Вот, на плоскости только и гундят о вреде алкоголя. А как мировую литературу возьмешь - она сплошь воспеванье воздействия пьянящих паров. Сколько всего интересного творилось в нашем бренном мире подшофе! Книги... В голове у гудело, но взгляд у меня оставался цепким, мысли текли как лесной ручей. Батя, батя... Видно, это ты Степе книги выдавал, старался парня приобщить. Ну-ка, посмотрим - что за литература, окромя научной...
Ага... Платон: "Государство". Никогда не читал. Я раскрыл книжку наугад:
"...Он видел, как души после суда над ними уходили по двум расселинам - неба и земли, а по двум другим приходили: по одной подымались с земли души, полные грязи и пыли, а по другой спускались с неба чистые души. И все, кто бы ни приходил, казалось, вернулись из долгого странствия: они с радостью располагались на лугу, они приветствовали друг друга, если кто с кем был знаком, и расспрашивали пришедших с земли как там дела, а спустившихся с неба - о том, что там у них. Они, вспоминая, рассказывали друг другу - одни со скорбью и слезами, сколько они чего натерпелись и насмотрелись в своем странствии под землей (а странствие это тысячелетнее), а другие, те, что с неба - о блаженстве и о поразительном по своей красоте зрелище..."
Высокопарно, но красиво. Надо почитать. Я поковылял с томиком Платона в свою келию. У себя я удобно расположился, раскрыл книгу в коричневом переплете:
"...постигнет ли человека нищета, или что иное, что считается злом, все это в конце концов будет ему во благо при жизни или после смерти. Ведь боги никогда не оставят своего попечения о человеке, который стремится быть справедливым и, упражняясь в добродетели, уподобляется богу..."
Конечно же, я очень быстро задрых...
-- Свиданка
--
Резко открыв глаза, я вначале не понял, где я. Так у меня часто бывает, но просыпаюсь-то я обычно (эх, написал это "обычно" и почти ужаснулся...) в темноте. А тут - светло. Да я ведь же вчера по пьяной лавочке свет не выключил, повалился в дрему с книгою в руках. Да, вот он, этот коричневый томик - валяется у стены. Вдруг я почувствовал что-то - будто ток по спине - и обернулся. У стола сидела Аня.
Я совершенно не удивился, я ее ждал. Она стала другой: в синем платье, длинном, с рукавами, грудь закрыта по шею, белый воротничок, такие же манжеты. Отрастила волосы - они забраны в пучок. Эдакая... кисейная барышня. Смотрит на меня строго, испытующе. Я был уверен, что это не сон.
- Хорошо. - произнес я.
- Что - хорошо? - а голос не изменился - все такой же. Детский.
- Ты вовремя. Привет.
- Здравствуй. Пируете тут?
Я встал. Меня повело. Вот тебе и "Болдинская осень", блин, в пасти - помойка. Стыдоба.
Я сделал тайм-аут: сходил и принял холодный душ (горячей воды все равно не было), почистил зубы. Взбодрило. Поначалу чуточку раскалывалась башка, теперь - нет. Когда вернулся, Анна стояла возле кровати, листала книгу. Прям прекрасная дама!
- У брата - была?
- Никакой. Отдыхает. У вас здесь с дисциплинкой, смотрю, не очень.
- Ну, как сказать... что в первый раз такое - все равно не поверишь. Про деда знаешь?
- Да. Жалко...
- Я не совсем понимаю, вразуми: Эдик по-настоящему - или это вариант перехода. Ну, например, в ваши эмпиреи, на понижение...
- Что? Ах, про смерть. Да, для нашего мира дядя Эдик умер. Но в каком-то смысле - жив. Говорят, он оставил после себя труды. В них он и будет жить.
- Пафосно. Я надеялся, он все же с вами.
- С нами?.. Предполагаю, он и с вами тоже.
Теперь я внимательно изучил Аннушкино лицо. Оно чуточку изменилось, хотя все так же не испорчено косметикой. Жизнь заставила меня стать физиогномистом, это даже не от любопытства, а из-за инстинкта самосохранения. В ее глазах были написаны грусть и... легкий испуг. Как будто она разочарована. На краешках губ читается обида. Такое ощущение, что Аня играет заранее подготовленную роль "благородной женщины позапрошлого века", ан не очень получается, оттого и досада. Пальцы, держащие книгу, шевелятся, будто гамму на рояле играет, это от волнения.
- У вас там все так ходят? - Сказанув, я сразу же устыдился саркастического тона.
- Что? Да нет... наверное. И вообще - что ты имеешь в виду под "у вас"?
- Ну, здрасьте. Это ты, солнышко, ушла на понижение. Если они не соврали. А мы, грешные, тут вот... кантуемся.
- Знаешь, Сашенька... мы сейчас не о том говорим.
- Вразуми. О чем надо-то?
Она не ответила. Она подошла ко мне - и трепетно прижалась.
Очень скоро выяснилось, что я - ее первый мужчина. Мы лежали под одним одеялом и Аня, положив мне голову на плечо, говорила:
- ...Я и сама не ожидала, Сашенька, что все так сложно. Нет, я знала, конечно, что просто не будет, но мои ожидания оказались слишком... бедными. До конца я все еще не разобралась, да и такое у меня чувство, что это бесполезно. Ты на плоскости уже бывал?
- Случилось. Разок.
- Вот видишь... Это ваша привилегия.
- А ваша?
- Понимаешь... у меня остаются привязанности только здесь. Это... ты. И Степа, конечно. А там у меня не осталось ничего. В этом суть.
- Теперь понимаю. Еще вопрос можно?
- Только если несложный. Я не на все могу
