– А ты чего ожидал? – спросила она. Тарквиния не смеялась над ним; вопрос был задан всерьез.

– Не знаю, – ответил Рамиро. – Возможно, часть меня всегда ожидала такой развязки, но я заглушал ее, считая чересчур наивной.

– А я никогда не знала, как к этому относиться, – призналась Тарквиния. – Когда я смотрела на двигатель в отрыве от всего остального, интуиция подсказывала мне, что он будет создавать тягу в любом направлении. Но стоило мне представить последствия, и я сразу понимала, что ошибалась: чтобы такое произошло, все пылинки и частички газа, заполняющие пустоту, должны были сговориться друг с другом. – С помощью своего корсета она переслала Рамиро схематичный чертеж; его миниатюрная копия появилась во второй врезке. А потом, – добавила она, – я снова меняла свое мнение, просто представив, что двигатель как по волшебству «знает», что не должен работать, когда его направляют не в ту часть неба. Смириться с этим было так же сложно, как и с альтернативным вариантом.

– Ну, теперь ты знаешь точно, – сказал Рамиро. – Так или иначе, что-то обязательно должно было пойти в разрез с нашей интуицией – так что нам стоит быть благодарными за то, что противоречие, на которое пал выбор, находится далеко и нам не видно. – Он увеличил чертеж Тарквинии, ставший решающим доводом: какое бы жуткое впечатление ни произвели бы на них выборочные отказы двигателя, настолько же обескураживающим было бы собственными глазами увидеть фактические результаты во всех подробностях, будь у них такая возможность.

Если сопло двигателя не было направлено в сторону самой Бесподобной, каждый выкачанный им фотон рано или поздно должен был столкнуться с каким-нибудь отдаленным объектом – скорее всего, это была бы просто частица газа или пыли, принадлежавшая одному из скоплений. Учитывая текущее движение Бесподобной, было несложно добиться такого расположения двигателя, при котором излучаемый им свет двигался из будущего пыли – а это с точки зрения ее собственной стрелы времени означало, что пыль не излучает свет, а, наоборот, поглощает. В свете этого факта весь фотонный выхлоп, с одной стороны, порождался самопроизвольным излучением бесчисленного множества крошечных источников, рассеянных по всему космосу, а с другой – излучался устройствами отдачи самого двигателя.

– Значит, финальное торможение не должно быть проблемой, – запоздало осознал Рамиро.

– Если все это верно, то да – не должно, – согласилась Тарквиния.

Рамиро откинулся назад, отстранившись от своей консоли, и задумался, к чему это приведет в плане политики. Даже самые непреклонные сторонники воссоединения исходили из того, что их потомкам придется решать проблему торможения на подлете к родной планете. Однако крошечный двигатель, который Тарквиния заставила бороться с пружинами, безо всяких проблем сумел развить тягу как раз в том направлении, которое требовалось Бесподобной для ее заключительного маневра. Миграционисты лишились своей самой главной страшилки.

С другой стороны, в физике стало на одну историю меньше. С точки зрения фактических наблюдателей фотонного выхлопа успешный старт двигателя представлял собой нелепую картину, рожденную в представлении о времени, движущемся вспять: в ней фрагменты разбившегося вдребезги объекта самопроизвольно собирались в единое целое.

– Вот тебе и закон возрастания энтропии, – заметил Рамиро.

– Он бы все равно долго не продержался, – невозмутимо сказала Тарквиния.

– Это правда. – Если космос действительно замыкался сам на себя по всем четырем измерениям, ничто не могло возрастать вечно. – Но чем тогда его заменить?

– Наблюдениями. – Тарквиния кивнула в сторону изображения испытательной установки.

– Значит, теперь все будет познаваться эмпирически? – Рамиро был рад положиться на эксперименты, если оставалась хоть какая-то гарантия, что с их помощью один и тот же результат можно было получить два раза подряд.

– Космос такой, какой он есть, – ответила Тарквиния. – Оптика, механика, гравитация подчиняются простым, элегантным и универсальным законам…, но детальное описание контекста, в котором они действуют, судя по всему, сводится к перечню суровых фактов, открывать которые приходится независимо друг от друга. Я к тому, что «типичный» космос, с точки зрения статистики, представлял бы собой газ, находящийся в состоянии теплового равновесия и заполняющий все пространство – без каких-либо твердых тел. По крайней мере, в нем точно не было бы резких перепадов энтропии. Один из таких перепадов мы считали «законом» только потому, что он был важнейшим фактом нашей жизни: время сопровождалось стрелой, которая позволяла отличать прошлое от будущего.

– Но разве вопрос о том, насколько суровы эти самые суровые факты, не остается открытым? – возразил Рамиро. – Мы знаем, что энтропия нашего родного скопления в его отдаленном прошлом была гораздо меньше, и что то же самое верно и в отношении ортогонального скопления. Самое экономное объяснение заключается в том, что у этих скоплений было общее прошлое.

– То есть ты хочешь держаться принципа экономии? Шансы на то, что в космосе существует хотя бы одна область низкой энтропии невообразимо малы, но даже если в этом отношении у нас нет никакого выбора, ты действительно хочешь стоять на своем, не допуская раздельного существования двух областей?

– По-твоему, это не соответствует здравому смыслу?

– Я больше не знаю, в чем заключается здравый смысл, – сказала она.

Рамиро на мгновение закрыл глаза – опираясь на диаграмму Тарквинии, он воспроизвел у себя на груди кое-какие закорючки, но оставил их при себе.

– Забудь о том, было или нет у двух скоплений общее прошлое; забудь об ортогональном скоплении как таковом. Давай предположим, что опираться мы можем лишь на тот факт, что в прошлом звездное скопление наших прародителей обладало гораздо меньшей энтропией.

– Допустим.

– Это значит, – продолжил он, – что древнее состояние этого скопления уже является «особенным» по сравнению со случайным газом, состоящим из тех же самых элементов. Но теперь, если мы примем на веру, что это состояние в потенциале могло бы породить всевозможные ситуации, аналогичные эксперименту, который мы только что провели над двигателем, то какой из исходов потребует «наименее вероятного» состояния? Тот, при котором ни одна из подобны ситуаций в действительности не возникнет – то есть ни один быстродвижущийся объект не будет излучать свет таким образом, что вместе с ним его обязательно должны будут излучать и другие объекты, рассеянные по всему скоплению? Или же тот, при котором это все-таки происходит, и исходное состояние гарантирует согласованную работу всех источников излучения? И отвечать «ни тот, ни другой» нельзя; нужно обязательно выбрать один из вариантов.

Тарквиния иронично прожужжала.

– Если ты так ставишь вопрос, то мне больше по душе не отсутствие сговора,