Сгоняет с лица зевоту, подаёт назад плечи и оправляет трусы, изображая коменданта. Хмыкает, довольный собой: на его взгляд, значительный вид вполне удался.

Дима даже не улыбнулся.

- Да пусть подкидывает. Одной больше, одной меньше.

После каждой сессии у кого-то появляются проблемы такого плана. В курилке разговоры о них можно услышать не раз и не два за день. Проблемы могут быть у каждого - таких ребят жалеют, втихую ощущая облегчение от того, что в этот раз не повезло кому-то другому.

- У тебя ещё есть время.

- Хорошо бы так. Но смотри. Три предмета, а с прошлой сессии надо пересдать молекулярную физику. Четыре. Меня уже даже декан внёс в список спонсоров. Каждый из этих грёбаных предметов - по три куска. Социолог, Дмитрий Иванович, берёт четыре с половиной. Итого тринадцать пятьсот. Где я буду брать деньги? Даже на один не наскребу. Пересдать за так у меня вряд ли получится: эти четверо на меня смотрят, как волки на хромую овцу. Полный абзац.

Ислам подсаживается на диван. Отбирает у Димы бутылку, делает глоток, выдохшееся пиво перекатывается на языке. Пить не хочется, но ему всё оставлять нельзя. “Девятка” - чересчур крепко.

- Позвони родителям. Попробуй объяснить ситуацию.

- Не дадут, - мотает головой. Голова болтается на плечах, будто скреплена с телом пружинкой, как в детской игрушке, этаком несмешном клоуне. - Да и нет у них особо. Батя с мамой у меня не очень богатые.

Он смотрит на бутылку в руках Ислама.

- Тебе-то хорошо, Хасаныч. У тебя трояки. Скажи, ты хотя бы за один башлял?

- Башлял, - честно признаётся Ислам. - За два.

- Вот, то-то же. А как быть тем, кто хочет заниматься честно? Я, конечно, тоже хорош. Расслабился тут с этими раздолбаями. У них, у этих, тоже зарплаты не ахти. Но это же не значит, что нужно ездить на тех, кто слабее. Устроили бы забастовку, что ли… Вон, горняки у вас там в Башкирии постоянно бастуют. И поднимают ведь зарплаты.

- Ага. Хочешь, я тебе займу? За два правда только могу. Больше у меня нет.

Дима вскидывает глаза, надежда вспыхивает там, как дальний свет автомобильных фар, и меркнет.

- Нет, спасибо, брат. Не нужно. Не хочу брать у кого-то деньги. Всё же в том, что я пролетел по всем параметрам, есть и моя вина. Может быть, совсем чуть-чуть, но есть. Знал, на каком хлипком плоту плыву. Знаешь, что я сделаю перед тем, как уйти?

- Что?

- У меня большие планы на этот день. Только никому не рассказывай.

- Не буду.

Дима с сомнением смотрит на Хасанова, оглядывает с макушки до сатиновых трусов. Но процесс уже пошёл, и, подобно картам на стол, мсье Алкоголь выложил на язык все мысли.

- Накуплю конвертов и отправлю каждому из этих козлов, включая госпожу декана, по сотне рублей. Напишу, мол, от Талмудова, получите, господа хорошие, и распишитесь. Можно бы и больше, но боюсь, больше я не наскребу. А теперь, - взлетает в воздух палец, и Ислам поднимает глаза следом, - самое важное. Самое. Каждой я предварительно подотрусь. Усёк, да? Подотрусь!

Он смеётся невесёлым смехом, и звук этот напоминает Исламу не то кашляющий мотор, не то сползающую со склона холма маленькую лавину.

Дима не дождался даже конца месяца - тихо собрал вещи и исчез. Кажется, своей угрозы он так и не исполнил. Может быть, не хватило храбрости, может, побоялся последствий.

Тот, кто не мог оплатить себе экзамен и не имел достаточно знаний, чтобы сдать его самостоятельно, неминуемо тонул под тяжестью долгов. “Сдать самостоятельно” - означало знать всё на отлично, независимо от того, на какую оценку рассчитываешь. Если препод будет в хорошем настроении, ты сдашь. Может быть, даже на “хорошо”. Однако Боже тебя упаси не ответить или ответить не полностью хотя бы на один вопрос в билете…

По правде говоря, таких, как Дима, меньшинство. Всё-таки в большинстве своём ребят поддерживают родители.

Поэтому разговоры о прошедшей сессии сводились к обмену информацией на тему - у кого как поднялись тарифы. В курилке обсуждали скорый релиз нового “Фоллаута” и ехидно считали компы, которые его потянут. Хасанова “Фоллаут” нисколько не волновал. Его с некоторых пор ничего не занимало. Возвращаться в общежитие не хотелось, и он подолгу бродил один по звонким весенним улицам. Дни пошли ветреные, он поднимал повыше воротник и запихивал руки в карманы. Больше всего радовали дни, когда была работа. Делаешь погромче музыку и забываешь обо всём, потому как думать о чём-то ещё просто некогда.

Яно вроде бы вернулся в привычную колею. Начал ходить на занятия, однако на лекциях пялился в пространство или чертил что-то пальцем в тетрадке. Но делал всё это словно бы по обязанности. Когда спрашивали, вставал и говорил: “Не знаю”. И садился. Начал курить, выдувая по пачке в день. Вся та дремучая хрень, которой он занимался раньше, оставалась без дела, и в комнате завелось нечто, чего Ислам не мог так сразу идентифицировать, а Яно попросту не замечал.

Здесь завелась плесень.

Всё вокруг было ею покрыто, склеивало в клубок вещи и мебель. Неуловимый запах гнилья проникал через ноздри и вызывал где-то внутри позывы к тошноте. Даже свет сквозь занавески проникал какой-то серый и пыльный.

Глава 12

Однажды, выползая, как обычно, ко второй паре, Ислам примечает шевелюру Яно на подходе к универу. Эстонец вытаптывает на газоне свежую травку с весьма потерянным видом. Курточка расстёгнута и болтается на плечах, точно на вешалке.

- Ты чего тут?

Яно поднимает глаза.

- А меня выгнали.

Он рассказывает, рассеяно протирая очки носовым платком, и Ислам сдерживает в себе позывы захохотать. Оставляет друга дожидаться внизу и, всё так же загоняя поглубже ухмылку, как любопытного котёнка, лезущую и лезущую к свету, взлетает по лестнице к кабинету Валюты.

Растекаясь по стулу, она устало сыпет себе нос бранью. Пухлые пальцы, точно отъевшийся воробей, копошатся в горке семечек между журналами в липких корочках, расписанием занятий на листке А4 и настольными электронными часами. Ухватив особенно жирную семечку, рука-воробей тащит её ко рту и возвращается к прерванному занятию.

Машет рукой, приглашая заходить.

- Я насчёт Ярви.

Взрывается. Щёки раздуваются, как у хомяка, волосы, забранные в сетку на макушке, колышутся, словно улей.

- Он меня просто вывел сегодня из себя, - верещит она. - Вывел. Вывел. Уел просто. Я не желаю с ним больше разговаривать. Видеть его на своих предметах.

Хасанов чувствует, как мелеет хорошее настроение, как прячутся его остатки в ложбинках ладони.

- Финн или кто он там, - продолжает она. Подаётся вперёд, складывая локти на столе, и стул,