Гайка терпеливо объясняла:

- Ты просто нарисуешь что-нибудь на том стенде и пойдёшь к себе, пить кофе. Это не театр! Не цирк! Никто не заставляет тебя играть на публику.

Виктору Ивановичу не хотелось расстраивать Машу. Так или иначе обещание подумать он давал, не особо рассчитывая когда-нибудь о нём вспомнить. И не вспоминал - как и о самом фестивале, просиживая над эскизами новых работ до тех пор, пока Гайка не явилась за ним прямо домой.

Прошмыгнув мимо старика в квартиру, она закружилась по комнате среди катающихся прямо по полу баллончиков с краской.

- Вот это да! Да вы настоящий псих! Никогда бы не подумала… так вот как она выглядит, школа художественного мастерства!

- Никогда бы не подумал, что мне будет приятно такое слышать, - пробурчал Виктор Иванович.

Она вмиг посерьёзнела. Серые глаза готовы были кромсать, как бритвенные лезвия.

- У вас здесь просто замечательно, но нам пора. Фест стартует через три часа. Все участники должны зарегистрироваться заранее.

Виктор Иванович хотел сказать - “Я не собираюсь там участвовать” - но под строгим взглядом девушки не посмел. Гайка готовилась к масштабной войне и наверняка найдёт подходящее оружие против каждого копья, которое он выставит.

Так что он просто пожал плечами и сказал:

- Что ж, пошли.

Выставочный городок бурлил. Граффитчиков можно было опознать с первого взгляда, были и просто зеваки. Гайка, смеясь, сообщила, что Виктор Иванович больше всего похож на чокнутого, которого занесло сюда ветром в собственной голове. Она показала на список номинаций: баббллеттерс и блокбастерс традиционно были гвоздями дня. Возле стойки регистрации толпился народ.

- Вот это - ваше, - сказала Гайка, показывая на номинацию под номером три. “Чарактер” - значилось там. - У вас неплохо получаются разные персонажи. Нарисуете что-нибудь из любимого фильма. Или что-то крейзовое из вашего блокнотика.

Не успел Виктор Иванович ответить, как она исчезла, углядев в толпе кого-то из друзей. Он встал в хвост очереди, чувствуя себя не в своей тарелке. Ребята, стоящие перед ним, оглядывались и шептались. Виктор Иванович углядел впереди Севера: он смотрел прямо перед собой, сложив на груди руки. Просто ждал своей очереди. У старика сложилось ощущение, что он точно так же не в ладах с окружающими ребятами, таскает эти свои “нелады” везде, куда бы ни пошёл, как наручники. Толстяк за регистрационной стойкой посмотрел на старика и широко улыбнулся:

- Да это же Папаша! Куда тебя записать?

- Где у вас здесь кафетерий? - пробурчал старик. - Наверное, мне туда. Выпью коньяку, посмотрю представление. Найди для старика столик поближе.

- Брось. Ты им понравишься. Видел твою работу в переулке Маяковского - ту, с королём-лебедем - и вот что я тебе скажу: ни один новичок ещё не прогрессировал так быстро.

- Тогда - в третью. От этих ваших круглых букв у меня начинает болеть голова.

Север, от которого старик не отрывал рассеянных глаз, вдруг повернулся, бросил взгляд через плечо. Виктор Иванович видел, как он показал три пальца. Третья номинация. Что ж, значит, будет кому проигрывать.

- Я надеру вам задницу, - сказал парень.

- Это будет просто, - ответил Виктор Иванович. - Как наступить на котёнка.

Север густо покраснел - только мочки ушей его белели, как огоньки свечей под иконой. Он не нашёлся, что ответить, постоял ещё несколько секунд, а потом повернулся и ушёл, деревянно переставляя ноги. Старик почувствовал себя неловко. Обязательно было издеваться над малышом? Ну, придумал он себе врага, ну что тебе, старый, трудно было, поддержав легенду, сказать что-нибудь зловещее? Пусть бы мальчик укрепился в мысли, что он супергерой, сражающийся с мировым злом. Кому от этого было бы плохо?

Для того чтобы нарисовать и оформить работу, была отведена вся вторая половина дня, до вечера, в сумме более шести часов. Каждому участнику предоставляли свой стенд и необходимые материалы.

Виктор Иванович нашёл себе тихий закоулок, присел на лавку. Девственно-белая поверхность холста пугала его. Кажется, это гипсокартон - краска будет ложиться туда как царица на мягкую, взбитую слугами перину. Никаких тебе выступов и впадин, щербатых кирпичей, советской плитки или пористой поверхности пенобетона. Он теребил свои наброски, будто телёнок коровье вымя. Какой во всём этом смысл? Его ждут улицы: пока нет дождя, пока не нужно искать себе место под козырьком, можно всласть помарать стены.

И тем не менее он не мог заставить себя сдвинуться с места.

Прошло время; пробегающий мимо паренёк, смутно знакомый по сборищам граффитчиков, принёс ему в чашке кофе с коньяком. Сказал:

- Эй, Папаша! Ты хочешь, чтобы твой белый холст выдвинули на специальный приз за концептуальность?

Виктор Иванович бездумно опустошил половину чашки, заглянул ещё раз в блокнот. Нет, он не притронется к наброскам. Это наряды для красавицы Москвы, а здесь он накалякает что-нибудь из головы, по-быстрому, чтобы уже к вечеру быть свободным.

Старик начал и неожиданно для себя увлёкся. Белизна полотна затягивала в себя. Деревянные опоры скрипели, когда налетал ветерок - уютно, будто старый, проседающий от времени дом из забытого детства. Как будто ты не был исконно городским жителем, а приехал из деревни, и картины сельской жизни всё ещё преследуют тебя в момент засыпания. Начав рисовать по старой дружбе с геометрическими фигурами цилиндр, Виктор Иванович вдруг превратил его в галеон, парящий над землёй. Он поискал глазами трафареты, подобрал один и наметил мачты. Потом кто-то из проходящих мимо зевак заметил, что вообще-то корабль не очень подходит под номинацию “чарактер”, то есть “персонаж”, и тогда Виктор Иванович, используя серебристо-серую краску, пририсовал кораблю пасть, изогнул его корму так, чтобы создавалось впечатление, что это хвост гигантской рыбы, а следом, захваченный фантазией, нарисовал капитана, удирающего от своего корабля вплавь. Фуражка его съехала набекрень, борода вся промокла и висела сосульками, в трубке плескалась вода, а рукава парадного мундира закатаны до локтей.

Подумав, Виктор Иванович навесил на мачты лоскуты парусов. Если корабль вдруг стал рыбиной, то отнюдь не сверкающей чешуёй. Он нарисует придонную гадину, облепленную илом и ракушками, с несколькими рваными ранами, в которых видно розовое нутро древесины. В маске стало трудно дышать, и старик свернул её на бок, жадно вдыхая насыщенный парами краски воздух.

Когда он закончил (гораздо позже, чем предполагал сначала), Север ещё трудился над холстом. Глядя на его работу, Виктор Иванович думал, что парень не так прост. Это, определённо, была самая сложная работа на выставке. Проходящие мимо замирали, будто в ступоре - то ли попытаться осознать масштаб авторского замысла, то ли пойти и найти таблетку от головной боли. Там были глаза, торчащие в разные стороны скрюченные руки (нарисованные