— Ну так нары — не кладбище, весточку кинуть можно. Черканите Клесту, спросите за пана «Пломьен». А как панове убедятся, что я не фраер, так можно будет и разговоры разговаривать.

— Ну что ж, хорошо, так и поступим. Вот только до этого Вы воспользуетесь нашим гостеприимством и переночуете здесь. Для Вашего же блага, а то в Москве ночью холодно, ветер так и норовит пламя загасить... Маршал, принеси гостю поесть и накрой на софе.

Грузин встал, кивнул и удалился на кухню. Для себя младший лейтенант отметил, что у подпольщиков на квартире имелся телефонный аппарат, а их связи в Риге позволяли выяснить всё у Клеста за ночь. Впечатляет. Что ж, остаётся надеяться, что Ферапонтов не подвёл...

***

Чтоб не заснуть, Шлаевский постарался разговорить своих новых приятелей. Высокий блондин представился «Гвоздём», после удалился в комнату с телефонным аппаратом. Главарь последовал за ним, из-за полуприкрытой двери слышно было, как они тихонько о чём-то переговариваются. Арон забрал свой «наган» и сидел в углу, насупившись. Михаил не сомневался, что при первой оказии еврей постарается выстрелить ему в спину. В лицо побоится. Зато с грузином ему повезло — Маршал оказался любителем наливок, а после шестой стопки разговорился, только успевай слушать.

— Здорава ты его, Миша, умэло. Гидэ служил?

— Да так, жизнь помотала. На улице быстро учишься. А ты, видимо, и повоевать успел? Как будто кавалерист.

— Да, было дэло. Про Будённаго слыхал? Эт мой камандыр. Бальшой чэлавэк был. Мы с ним бэлых два года рубали, мэня самого трижды шашками кромсали, один раз с моськи из сэдла выбили. У, дура чёртова!

Грузин чокнулся с контрразведчиком, выпил и продолжил:

— Я ваще пукалки нэ люблю. Эт для мальчиков, настоящий мужчина должон рубить с плэча. Ну или хотя бы рэзать. Ты вот чэлавэка рэзал?

— Да так, случалось... Как же тебя после Будённого не повесили-то?

— А я что? Я салдат, кавалэрист. Приказ дали — я рублю. Патом пью, по бабам хажу. Патом снова рублю. Такая жизнь... В общэм, атсыдэл я сваи пять лэт, а тэпэрь снова рэвалюцию дэлать буду. Выпьем!

Мужчины выпили. Шлаевский чувствовал, что пьянеет, и решил сходить в туалет. Арон проводил и остался стоять за дверью. Младший лейтенант спровоцировал рвоту, привёл себя в порядок и вернулся к столу. Мысли стали меньше путаться. Маршал же продолжал:

— До вэтру хадыл? Эт харашо, большэ влэзэт. Кстаты, чиво твой прозвищэ значит? «Пломин».

— «Пломьен». Это «пламень» на польском, меня так товарищи прозвали.

— О, паляк. Эт харашо. Войцех тожи паляк. И сама Она... Эх, будэшь с нами — будэт новый ын-тэр-на-ци-о-наль. Во!

С этими словами грузин со всей силы ударил кулаком по столу, даже посуда подпрыгнула. Михаил же внутренне напрягся: «Войцех» был вполне реальным агентом, с хорошо организованной ячейкой, о которой в РКУ ни слухом, ни духом. «Она», очевидно «Катажина», либо работала с ними вместе, либо и вовсе параллельно. Чёрт побери, это уже ни в какие рамки.

Маршал повспоминал ещё свои военные похождения, представился Ираклием, подмигнув, что «мы жэ братья, да?», после задремал. Арон не сводил с контрразведчика настороженного взгляда, в разговор вступать не планировал. От скуки Шлаевский обыскал взглядом помещение — ничего интересного, кроме подозрительной лужи перед чуланом. Похоже, недавно замывали кровь. Впрочем, чего ещё ожидать от «явки»?

Вдруг в соседней комнате раздался телефонный звонок. Младший лейтенант узнал голос Гвоздя и приветствие на латышском, остальное не понял. После разговора «Бандит» и его сподручный вернулись в комнату.

— Ну, пан Пломьен, можете выдохнуть. Наш человечек подтвердил, Клёст за Вас поручился. Вы хоть и молодой, но с репутацией. Так что теперь и поговорить с Вами можно... Но сначала одна формальность.

— Валяйте эту Вашу формальность, чего там?

— Да так, проверка на вшивость... Гвоздь, приведи в чувство Маршала, а ты, Арон, достань подарочек. Пока не испортился.

Блондин похлопал по щекам грузина, то смачно рыгнул и сел, явно ещё не проснувшись толком. Арон тем временем подошёл к чулану, открыл его и вытащил связанного рабочего в спецовке путиловца. Лицо мужчины было сильно окровавлено, правая рука неестественно вывернута назад. Еврей переместил пленника на середину комнаты, попинал ногами и отошёл, когда тот замычал. Шлаевский в непонимании уставился на «Бандита». Тот кивнул:

— Этот пролетарий, любезный пан, изволил пытаться, как и Вы, внедриться к нам в ячейку. Не очень успешно, как видите. Малый погорел на своём меньшевистском прошлом: как выяснилось, в своё время он на сторону белых перешёл под Нижним. Сейчас вроде бы как одумался, но что-то ни я, ни Гвоздь ему не поверили.

— Ну и зачем мне какой-то меньшевик или кто он там?

— Да, собственно, незачем. Нам тоже. Вот, прикончите гада.

На последних словах Гвоздь протянул Михаилу армейский нож, сдвоенный с кастетом. На клинке значилось «U. S. 1918». Контрразведчик взвесил оружие на руке, продел пальцы в отверстия кастета — нож был чертовски удобный. Стараясь не думать, что он сейчас делает, резким поставленным ударом утопил лезвие по самую рукоятку в груди рабочего, в области сердца — тот лишь коротко вскрикнул. Младший лейтенант вынул нож, обтёр кровь с лезвия о спецовку и вопросительно посмотрел на «Бандита». Тот кивнул и похлопал его по плечу:

— Вот теперь Вы приняты. Нож оставьте себе: трофеи достаются победителям. А меня можете звать «Войцех», пан Пломьен.

— Хорошо. Что дальше?

— Арон и Маршал наведут здесь порядок. А мы с Вами немного прокатимся и познакомимся с остальным активом. Затем за работу — её много, сроки горят.

Шлаевский кивнул. Молча и спокойно забрал фонарик, дубинку и «бульдога», попрощался с Ароном и Маршалом, после покинул квартиру. Уже на лестничной площадке попробовал закурить. Получилось не с первого раза — руки у него предательски дрожали. Михаил перевёл дыхание, волевым усилием заставил себя успокоиться и спустился вниз. Там его уже ждал Войцех возле «Руссобалта М1929», за рулём сидел Гвоздь. Офицер докурил, сел в машину — и она тронулась по предрассветной Москве.

***

Доехали быстро. Недавно достроенный четырёхподъездный дом на Дмитровке, седьмой этаж. Войцех побарабанил костяшками в дверь, на вопрос «Кто?» ответил: «Цэ я, батька. Отворяй, дивчина». Дверь распахнулась.

На пороге в скромном сером платье мужчин встретила худенькая брюнетка лет двадцати с большими карими глазами и родинкой на левой щеке. Увидев Шлаевского, она присела в реверансе и протянула руку для поцелуя, представившись Аполлинарией. Офицер приложился к кисти губами, а сам по рукам и манерам прикинул,