Шлаевский задумался:
— Чутьё мне подсказывает, что не «из ниоткуда», а «из команды Йозефа».
— Думаете?
— Больно уж хорошо организована троица для рядовых революционеров...
Слово взял Полевой:
— Теперь по цели. Я прикидывал, что ею может быть, и Вы подтвердили мои самые смелые догадки. В означенное время через «Катуаръ» будет проходить литерный министра иностранных дел.
— Вы хотите сказать, что планируется покушение на самого маршала Деникина?!
— Да, именно так. Люкс-вагон литерного: министр, адъютант, секретарь, несколько человек свиты и дюжина охранников. С хорошим оружием и подготовкой это будет бойня. Так что остановить надо любой ценой и как можно раньше.
Михаил качнулся на каблуках, обратился к Рихтеру:
— Предлагаю брать на станции, мы там будем заранее. Как расположимся, выйду покурить или ещё что и подам сигнал фонариком. Я на себя возьму Катажину, Войцеха и Гвоздя, вы — остальных. Быстро повяжем, а как поезд проскочит — так всё.
— Хорошо, так и поступим. А пока Отдел отработает адрес, что Вы мне дали. Посмотрим, что за птичка и как с ними связана.
— Удачи Вам! А теперь расходимся, мне нужно выспаться, а днём буду занят.
Офицеры распрощались и разошлись по одному.
***
Придя в нумера, Шлаевский сразу же провалился в сон. Поздно проснувшись, позавтракал и стал расхаживать по комнате, не находя себе места. Наконец чертыхнулся и отправился к Катажине.
После стука в дверь он ожидал услышать тяжёлые шаги Войцеха. Но младшему лейтенанту повезло: знакомый тихий голос спросил:
— Кто?
— Я.
Дверь распахнулась:
— Миша!? Совсем сдурел? Нельзя, Войцех...
— Возможно, сегодня вечером меня убьют. К чёрту Войцеха.
— Matka Boża, не каркай!
Девушка притянула офицера к себе, стала целовать и расстёгивать пальто. Шлаевский захлопнул за собой дверь и уволок Катажину в комнату, по пути раздевая. Оказавшись в постели, полячка оседлала Михаила и впилась ногтями ему в грудь:
— Diabeł, больно!
— Ещё раз будешь так рисковать и влезешь в пьяную драку — я тебе глаз выцарапаю. Второй, так уж и быть, оставлю, они у тебя красивые.
— Мне было чертовски плохо...
Младший лейтенант перевернул девушку, оказался сверху и придушил. Приблизился к уху, поцеловал и закончил фразу: «... как и всегда без тебя, moja miłość». Катажина посмотрела в ответ безумным взглядом, расстегнула партнёру брюки и, срывая с контрразведчика рубашку, отдалась ему со всем пылом, какой только возможен...
После они долго целовались. Полячка прижалась лицом к волосатой груди и стала нежно водить указательным пальцем по его соску. Поднялась выше, упёрлась ноготком в свежий шрам:
— Ты ведь никакой не студент, да?
— С чего ты взяла?
— Миша, я не раз обрабатывала ножевые и пулевые ранения, узнавать их умею. В тебя стреляли, не далее, как прошлой осенью... Ты налётчик?
Шлаевский погладил девушку по голове:
— Налётчики убивают людей за деньги, я же... Я же убиваю людей за идею. Так что я скорее идеалист с пистолетом.
— Романтик с большой дороги?
— Можно и так сказать... Лучше расскажи о себе.
Катажина вопросительно вскинула бровь:
— Тебе внезапно стало интересно моё прошлое? Может, не стоит туда лезть? Некоторые тайны убивают...
— Как видишь, меня не так-то просто угрохать... Как ты попала в Россию?
— Это долгая история. Долгая, грязная и неприятная.
Михаил подтянулся повыше и, облокотившись спиной на подушку, ответил: «Я хочу знать больше имени о той, кого люблю». Девушка перевернулась на спину, вытянулась у него на бёдрах и положила правую руку любовника себе на грудь, переплетя пальцы с другой:
— Ну тогда слушай... Родилась и выросла я в Кракове. Мы были из мелкопоместных дворян: не сказать, чтоб буржуйствовали, но никогда не голодали. Всё было бы хорошо, но когда мне стукнуло семь, началась Великая война. Очень скоро она дошла и до нас: отца мобилизовали, мать работала с утра до ночи. Брат у меня всегда был сорванцом, а потому с началом военных действий в нашей губернии подрядился посыльным у какого-то криминала. В принципе, когда пришли немцы, ничего особо не изменилось, разве что стрелять стали меньше, потому что фронт пополз к Москве. Через несколько лет грянула революция, фронт рухнул, а на всей территории России началась кровавая вакханалия с резнёй хата на хату. Войцеху тогда уже исполнилось шестнадцать, он записался во фрайкор к Пилсудскому и ушёл из дома строить Новую Польшу на чужих костях. Папа вскорости умер от тифа и мы с мамой остались одни. Вот тогда-то, в проклятом восемнадцатом году, в моей жизни и появился Йозеф.
— Йозеф?
— Йозеф. Сущий демон, ниспосланный богом на землю в наказание... Через наш город из Галиции отступали австрийские части. Ну, как отступали: драпали кто как мог, попутно грабя, убивая и насилуя. В один из воскресных дней я вернулась из церкви и увидела, как они заканчивали надругаться над мамой. Какой-то солдат повернулся ко мне со спущенными штанами и с мерзкой ухмылкой стал надвигаться. Я замерла и просто дрожала... Вот тут он и возник. Гвардейский капитан уложил четверых, потратив всего четыре пули из своего «Маузера». Подошёл ко мне, потрепал по волосам и сказал что-то на немецком. Я не поняла, подошла к умирающей матери и разрыдалась. Тогда он протянул руку и с ужасным акцентом произнёс: «Dziewczyno, chodźmy». Я пошла... Panie Wszechmogący, dlaczego?
Катажина надолго замолчала. Офицер не спешил задавать вопросы. Подпольщица поцеловала его руку и продолжила:
— Сначала всё было как в сказке. Йозеф, как он представился, казался добрым волшебником: баловал подарками, вкусно кормил, потакал всем капризам. И потихоньку обучал меня: к пятнадцати годам я умела оказывать первую помощь раненым, прекрасно держалась в седле, знала географию и политическую карту всей Европы, свободно говорила на немецком и начала учить русский. Тогда же я узнала, что Йозеф — содомит и агент австрийской разведки. В один из дней он попросту представил мне кавалерийского офицера как «очень хорошего друга семьи, который теперь будет жить с нами». А когда этот самый друг притащил в дождливую ночь истекающего кровью Йозефа и я дрожащими руками делала первую в своей жизни перевязку, мой патрон без остановки проклинал на немецком британскую разведку и разрывные пули... Byłoby lepiej, gdyby wtedy
