Старик со шрамом — отставной генерал Харнакин, глядя в своем особняке репортаж о войне с Картвелией — вспомнил иную войну, иные горы. Хребты района Каймонг. Перед ним вновь проплывали картины тридцатилетней давности… Над болотами партизанского района Каймонг стоял утренний туман. Илистые берега обрамляли приземистые, корявые мангровые деревья с острыми кожистыми листьями. За ними вставали непроходимые джунгли— колючие пальмы и гигантские папоротники, опутанные веревками лиан. Заросли скрывали от глаз небо. Сверху, из кабин армариканских бомбардировщиков, не видна была бурная жизнь, кипевшая в тропическом лесу.

Тому, кто на миг убрал бы буйный зеленый покров, предстала бы удивительная картина огромного муравейника, кишевшего разумными муравьями — солдатами, и носильщиками, связными и торговцами.

Неприхотливые воины товарища Нгуен Вена называли себя Красными Вьентами. Они обходились чашкой риса в день, собирали орехи и бананы, ловили рыбу и лягушек в лесных ручьях, подстерегали змей и пекли их на углях в пальмовых листьях. Они избегали собираться большими группами, опасаясь попасть под бомбы. Ходили по трое — первый нес гранатомет, второй тащил боезапас, третий волок на себе мешок с рисом и медикаментами. Подорвав армариканский блок-пост или склад горючего, обстреляв из зарослей автомобильную колонну, тройка возвращались на базу, получить новое задание. Другие тройки охраняли небо от Каймонга от воздушных налетов: их вооружением служили новейшие переносные ракетные комплексы 'Спица', поступившие с баз Северного Вьентама. Боевые расчеты ежедневно меняли свое местоположение, передвигаясь на велосипедах, с велосипедных рам и вели огонь. Были и отвлекающие группы — в случае высадки вражеских войск, они принимали огонь на себя, давая зенитчикам время скрыться.

Джунгли скрывали двести тысяч выносливых носильщиков, для которых бездорожье не было помехой — по тайным тропам, с севера на юг они тащили на собственных спинах боеприпасы и оружие, снаряжение и технику. Другие группы шли в район Каймонг с юга на север, минуя рисовые поля и банановые рощицы — из оккупированных районов Южного Вьентама, от сочувствующих крестьян, они поставляли рис и вяленое мясо, сведения тайных агентов и образцы вражеской техники — и уносили подпольщикам листовки и газеты, средства тайнописи и сильнодействующий яд, магнитные мины и оружие скрытого ношения.

Был и другой поток носильщиков, переодетых торговцами и крестьянами — засекреченный, не числящийся в партизанских реестрах. Поток шел с запада, из Тамбоджи. В домотканных мешках, в бамбуковых носилках, на лодках и гужевых повозках, доставлялась в партизанский лагерь смертельная трава коматай. Гибельный экстракт, продукт партизанской лаборатории, потоком шел на юг, в окрестности вражеских авиабаз и пехотных частей. Командование строго следило за тем, чтобы коматаин не употребляли местные жители, они и сами не имели к тому склонности. Но если армариканскому летчику, офицеру, морскому пехотинцу требовалась ампула наркотика, он мог достать ее повсеместно — в любой крестьянской хижине, на восточном базаре и в ресторане, у гостиничных слуг и швейцаров, паромщиков и лавочников. Наркомания среди армариканских войск приняла устрашающие размеры — за два года число преступлений, связанных с наркотиками, выросло в семь раз, прием наркотиков — в пятнадцать. Вражеское командование не знало, как относиться к наркоманам — если считать их преступниками, пришлось бы пересажать четверть армии. Было решено считать их больными — безнадежных отправляли на лечение. Несмотря на все запретительные и лечебные меры, наркомания превратилась в повальный мор. Обратно, с армариканских баз, шла выручка в сотни тысяч штатовских таллеров, оседавшая на счету генерала Казаркина, в отделении Чинайского банка. Случаи присвоения денег торговцами и переносчиками были крайне редки — за это грозила смерть. В то же время, партизанские патрули курсировали вдоль границы с Тамбоджей, вылавливая и расстреливая на месте 'диких' торговцев с их 'нехорошими' караванами, о чем печатались сообщения в прессе Красных Вьентов. Оттуда же, из Тамбоджи, шел еще один поток — с чинайскими гранатометами, обмундированием и рисом.

Все эти группы и колонны, тройки и пятерки, были тысячами стеклышек гигантского калейдоскопа, внешне не взаимосвязанных. Но калейдоскоп вращала одна рука — рука офицера ГРО Харнакина. Его резиденцией был хребет Ладайрунг, высившийся посреди непролазной топи. В бесчисленных карстовых пещерах Ладайрунга были устроены склады оружия, боеприпасов и продовольствия, размещались оружейные и швейные мастерские, казармы, госпитали и даже школы. Подземные переходы внутри горы достигали полутора тысяч верст в длину, охраняемые тайные лазы имели выход в джунгли. Вся жизнь партизан, исключая моменты атак, протекала под землей. В недрах горы было налажено водоснабжение, от подземного водопада работал электрогенератор. Штаб представлял собой огромный сводчатый зал: колонны из сталагмитов, ноздреватые стены. На огромном столе из бамбука лежала карта, с тысячами красных жетонов — треугольники, круги, ромбы, квадраты. Над этим игровым полем Игорь корпел уже второй год. Сначала было трудно, затем пошла череда успехов. Его единственными собеседниками все это время были вьентамцы, он даже думать начал по-вьентамски. Впоследствии ему приходилось слышать, как Савейский союз называли 'империей' — но имперского сознания он был лишен напрочь. Империи грабят своих подвластных, а савейская помощь предоставлялась бескорыстно, из идейных соображений. Именно здесь, среди вьентамских товарищей, Харнакин стал настоящим интернационалистом не только по взглядам, но и по чувству. Нгуен Вен, Хао Тунь, Куан Ким и Чи Бао стали для него братьями. Только здесь, плечом к плечу организуя партизанскую войну, он стал из патриота страны фанатиком идеи, воином Мировой Революции. Его 'красный космополитизм' не знал рас и границ, наций и стран. Друга от врага он отличал не по языку и цвету кожи, а по взглядам и действиям, по отношению к идее социализма.

В душе Харнакина за годы войны произошли и другие перемены — он ожесточился, стал непримиримым. На зверства армариканских вояк приходилось отвечать жестокостью, а слова крестьян о сожженных деревнях перестали быть абстракцией. Игорь видел в госпиталях муки раненых, обожженных напалмом. Он прочувствовал все варварство капитализма, все лицемерие его моральных проповедей. Речь