Говорят: «Никогда не доверяй одноглазому». Однако вполне можно было бы сказать, что в тех случаях, когда дело касается женщины, все мужчины тут же слепнут на один глаз, да и зрячим глазом видят не так уж много. Когда я поведал Старику эту некрасивую историю, он гневно прищурил единственный глаз, но отчего-то не приказал мне немедленно замолчать. Похоже, его увлекло мое повествование. Да-да, знаю, я прекрасный рассказчик. И потом, подробности были столь пикантны…
Но, когда я, наконец, умолк, Один все же дал выход гневу. Швырнув на пол кубок с вином, он спросил:
– И зачем ты мне это рассказал?
– Эй, ты уж не убивай гонца! – поспешно крикнул я. – Мне показалось, что тебе, возможно, интересно было бы знать, чем занимается прекрасная Фрейя. Только и всего. По-моему, тебе, предводителю асов, полезно знать, что наша богиня любви совокупляется с жалкими Червями. Между прочим, я ей на это разрешения не давал. И я ее не подбадривал. Фрейя – женщина взрослая и вполне способна отвечать за свои поступки. Я полагаю, она прекрасно понимала, что делает. Однако кое-кто может счесть, что подобные поступки Фрейи грозят опасностью и всем нам. И потом, по-моему, Фрейя, как и все остальные, обязана ставить тебя в известность, желая покинуть пределы Асгарда, не так ли? Я сказал, кое-кто, но я никого не называю поименно и никого не сужу. Хотя, по-моему, тебе следует все это знать.
Один лишь глухо зарычал в ответ. А потом вдруг сказал:
– Раздобудь мне это ожерелье.
– Что? Я?
– Ты это сумеешь. И не думай, что я не понимаю, в чем тут дело. Это расплата за Брокка и твой зашитый рот.
Я посмотрел на него абсолютно невинными глазами и переспросил:
– Расплата? Какая еще расплата? И с чего бы мне ее требовать? Ты же мой кровный брат, Один! Мы с тобой заключили договор. Неужели из-за какой-то дурацкой истории с Брокком… – Я широко улыбнулся – к этому времени мои губы практически зажили – и сказал: – Знаешь, я ведь почти забыл об этой маленькой неприятности. Тебе вовсе не нужно чувствовать себя виноватым. Хотя кое-кто может сказать, что последствия наших поступков порой все же нас настигают. «Как аукнется, так и откликнется» – кажется, так говорят в Мидгарде? Для подобных вещей должно существовать какое-то особое, поэтическое[49], определение. Впрочем, я непременно над этим подумаю на досуге.
Рычание Одина стало менее угрожающим, и он вполне мирно повторил:
– Раздобудь мне это ожерелье, Локи.
– Хорошо, хорошо, я постараюсь.
Я выждал, пока Фрейя уснет, и, вновь превратившись в блоху, проник в ее покои. Фрейя даже спать легла в новом ожерелье, хотя больше на ней, как я сразу заметил, ничего не было. Увы, она лежала на спине, так что застежка ожерелья оказалась от меня скрыта. Я вернулся в прежнее обличье – мне нужны были пальцы, – но застежку расстегнуть я так и не смог. Особенно долго торчать в спальне Фрейи и ждать, пока она сама повернется на бок, я не мог. Хотя меня и послал сюда сам Один, но если бы ваны поймали меня среди ночи у ее ложа, да к тому же совершенно голого (из-за бесконечных превращений, естественно), они попросту выпотрошили бы меня, как жалкую макрель.
В общем, я снова превратился в блоху и укусил Фрейю за веко. Она вздохнула, повернулась на бок, и застежка ожерелья оказалась прямо передо мной. Вернув себе человеческий облик, я крайне осторожно расстегнул ожерелье и снял его. Затем прокрался к дверям, отпер их изнутри, послал спящей Фрейе поцелуй и собрался вернуться к Одину, который, пребывая в мрачном настроении, с нетерпением ожидал доказательств грязного предательства любовницы. Но стоило мне взять в руки свою одежду (которую я предусмотрительно оставил у дверей, когда менял обличье), как я заметил неподалеку чей-то темный силуэт. Это, конечно же, был Хеймдалль! Он вечно за всеми следил, вечно во все совал нос и, должно быть, со своего поста на Радужном мосту заметил мой след, ведущий в покои Фрейи.
Он, разумеется, тут же выхватил магический меч, заколдованный руной Тир, – это был обманчиво легкий клинок, мерцавший в воздухе, подобно крылышку моли, и острый, как мой язык, и я поспешил заверить его:
– Это совсем не то, что тебе могло показаться.
Хеймдалль улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и кровожадно пообещал:
– А вот сейчас и посмотрим, что нам расскажут твои потроха.
Я мгновенно превратился в греческий огонь и попытался на бешеной скорости пронестись мимо него, но нечаянно уронил ожерелье. Хеймдалль воспользовался моим промедлением и тут же вызвал руну воды Логр, самым неприятным образом лишив меня возможности дышать.
Разумеется, я был вынужден вернуться в человеческое обличье и, весь дрожа, промокший насквозь, предстал перед Хеймдаллем, так сказать, au naturel[50].
– Ты сам не знаешь, во что влез! – задыхаясь от возмущения, сказал я. – Между прочим, я действую по приказу Старика!
Хеймдалль только рассмеялся в ответ.
– Я и так знал, что ты великий лжец, – проговорил он, – но твоя наглость уж совсем ни в какие ворота не лезет! Как ты смеешь утверждать, что сам Генерал велел тебе вломиться в покои Фрейи?! Да зачем ему это?
Я пожал плечами, поднял с пола ожерелье и сказал:
– Хорошо, идем к нему. Сам спросишь.
Говорят, что месть редко приносит удовлетворение. А я скажу, что нет ничего лучше исполненной мести. Хеймдалль втащил меня в чертоги Одина, зажав мою голову под мышкой, и с победоносным видом ретривера, принесшего хозяйские тапочки, швырнул к ногам Старика. Я был голый, мокрый, выпачканный сажей.
– Этот жалкий хорек что-то вынюхивал в покоях Фрейи! – презрительно рявкнул Хеймдалль. – Я знаю, ты по какой-то причине находишь его забавным, однако…
– Пошел вон, – спокойно прервал его Один. Такого Хеймдалль никак не ожидал.
– Но, Всеотец… – смущенно продолжил он.
– Я сказал, пошел вон! – прорычал Один. – Ты и так уже натворил достаточно. Кстати, если не хочешь еще сильнее опозорить Фрейю и ванов, держи рот на замке насчет того, что видел. Локи проявил куда больше верности, чем любой из вас. Еще раз только посмей его тронуть, глупая канарейка-переросток, и навсегда слетишь со своего привычного шестка. Ясно тебе?
У Хеймдалля отвалилась челюсть.
– Я не пони…
– Пока, Золоченый, – усмехнулся я. – А ведь я, между прочим, тебя предупреждал!
Хеймдалль так яростно скрипнул золотыми зубами, что искры посыпались, и убрался.
– Принес ожерелье? – тут же повернулся ко мне Один.
– Конечно.
– Дай-ка взглянуть.
Я ничем не выдал себя, хотя
