— Одевайся.
Она сидела, полуголая, на ворохе одеял, и не понимала, что произошло. И почему его голос прозвучал так неожиданно сухо?
— Что… что случилось?
— Одевайся, я сказал! — категорично повторил он через плечо.
Она дрожащими руками принялась натягивать кофточку, но смотрела в его спину, не отрываясь.
— Вот что вы, девчонки, себе воображаете?! — Он резко обернулся, так что она невольно подалась назад. — Ну, какой надо быть дурой?! — Он хлопнул себя по лбу и упёр руки в бока. — Ты о чём думала, а? Сериалов насмотрелась? Я — старый кобель, понимаешь? — Он ткнул себя пальцем в грудь. — И все такие, как я — кобели! У меня на этом диване каждый месяц по новой бабе! А ты что вообразила? — Он подошёл и опустился коленями на край дивана прямо перед ней. — Ты хоть совершеннолетняя вообще?
Она оскорбилась и страх сам улетучился, несмотря на то, что он впервые смотрел на неё сердито.
— Мне девятнадцать! — заявила она ему прямо в лицо. — Не веришь — посмотри паспорт в сумочке. — Она отвернулась, пытаясь одновременно поправить растрепавшиеся волосы.
— О! Даже паспорт взяла! Вот зачем? Дурочка! Зачем? — Он так спрашивал, будто она задела его за живое. — Тебе надо парня своего возраста. Нормального! А не такого козла, как я! У тебя же ни разу ничего не было! С кого решила начать? Подарить хмырю вроде меня свою девственность?
— Неправда! — Она не выдержала и ударила его кулаками по плечам. — Откуда ты знаешь?!.. Ты… Ты пошлый!
— Я не пошлый. — Он смотрел на неё совершенно серьёзно. — Я опытный. Так что не прикидывайся, никого у тебя не было. Знаешь, это не самая хорошая идея…
— Замолчи! Откуда ты можешь знать обо мне?..
— Вот откуда. — Он вдруг нырнул рукой ей под кофточку и накрыл горячей, сухой ладонью её левую грудь. — Если ты случайно не знаешь, у тебя грудь девственницы. Уж я в этом разбираюсь…
Она замерла, но потом неожиданно обхватила его шею руками и поцеловала. Так смело, что сама удивилась бы, если бы была в состоянии хоть чему-то удивляться. И он не стал сопротивляться, ответив на её поцелуй. Больше она не упрямилась, когда он снова стягивал с неё кофточку, а он перестал нервничать.
— Учти, будет не очень приятно, — шепнул он ей на ухо.
— Потому, что первый раз? — спросила она.
— Потому, что первый раз.
Она позволила положить себя на все эти одеяла и больше уже ничего не говорила…
* * *
Жизнь изменилась. Теперь она везде и всюду следовала за ним. На репетиции, на концерты, в кабаки, в какие-то компании. Когда на неё первый раз принялись шипеть две девицы, явно из "его бывших", она испугалась, но он сказал ей:
— Плюнь. Тебя это не касается. Просто не слушай.
Сказал так уверенно, что она действительно перестала прислушиваться, и ей стало совершенно всё равно, как на неё смотрят и что говорят за её спиной. Она следовала за своим мужчиной, и пусть он был не такой молодой, как многие из тех, с кем общался, зато он принадлежал ей, от непокорных волос до неизменной кожаной куртки и серебряной цепи на шее, до подошв щегольских ботинок, шнурков и пуговицы в брюках, которую она всегда расстёгивала сама. Она даже не спрашивала себя, как долго это продлится и скоро ли пролетит месяц. Погода портилась, но они по-прежнему ездили гулять, вечера проводили или на концертах, или в его студии, обедали где придётся, спали вповалку, среди вороха одеял, принимали душ, весело толкаясь в тесной кабинке, для которой в доме не было предусмотрено места. Однажды она испугалась, когда в одном из баров к ним подсел мрачный тип с тяжёлой челюстью, и нехорошим голосом стал говорить о каком-то "общем дельце". Он вытолкал громилу из-за столика и ушёл "поговорить" на улицу. Когда вернулся и она спросила его, кто это был, он ответил:
— Тень прошлого. Не бери в голову. Тебя это не касается.
И она снова ему поверила, так что перестала обращать внимание и на то, что время от времени он о чём-то говорит со странными людьми, и неизменно возвращается взъерошенный и мрачный. Но тут же меняется у неё на глазах — и всё становится по-прежнему.
Однажды они вернулись раньше обычного. В городе царила поздняя осень, темень разгоняли яркие фонари и блики на мокром асфальте. Во дворе, неподалёку от подъезда, стояла блестящая от дождя машина, на которую он нервно оглянулся — но тут же пошёл вперёд, не оборачиваясь. Прошло примерно с час и она давно думать забыла об этом его взгляде, но потом раздался звонок в двери, настойчивый и протяжный. Он остановился на полуслове и прислушался. Потом схватил со стула её пальто и сунул ей в руки.
— Одевайся.
— Что случилось?
— Это тебя не касается. — Он сам надел на неё пальто и повернул к себе, взяв за плечи и глядя прямо в глаза. — Сейчас поднимешься на чердак. Помнишь, как там замок открывается? — Она кивнула, и он продолжил: — Выйдешь через соседний подъезд, но не сразу. Подожди несколько минут, посмотри через окно, нет ли кого во дворе. И как выйдешь — иди не к подворотне, а назад, через второй двор. Поняла? И чтобы до завтра тебя тут не было!
Он поцеловал её и выпихнул едва ли не пинками. Подчинившись этому неожиданному напору, она действительно поднялась на чердак. Но потом, уже сняв замок и держа его в руке, она вдруг поняла, что не может сделать ни шагу, не зная, что происходит. Она оставила снятый замок и открытую дверцу, а сама сжалась в тёмном углу, понадеявшись, что даже если кто-то сюда явится — он просто не увидит её в темноте маленькой площадки и подумает, что она ушла. Звуки, поднимаясь по пустому пространству лесенки, доносились до неё не все и не отчётливо. Она уловила, как кто-то гудел басом, и ей казалось, что-то требовал. Потом услышала его голос. Он сказал:
— Мне плевать на твои дела. Забирай своих отморозков и убирайся…
Что-то сдвинули с места, кто-то восклицал, но разобрать слов она не могла. Потом она услышала:
— Ты что сделал, идиот?!! Валим отсюда!!
Кто-то взялся за перила лесенки и они задрожали. Она вжалась в угол ещё сильнее, но всё стихло. Ей показалось, что хлопнула входная дверь. А потом была вечность, которую она не решалась выбраться из своего угла. Она всё ждала, что услышит его голос, даже вообразила себе, как он поднимается по лесенке и говорит: "Ну я же сказал, чтобы ты уходила, а не пряталась тут!" Но было тихо и она решилась,