— Принни! — крикнул он.

С глухим хлопком появился эльф, затрясся, прижимая тонкие ручки к себе. Глаза хозяина испугали его. Было в них что-то обречённое, безумное.

— Да, хозяин? — пропищал эльф.

«Что же ты за чудовище, Драко, если тебя так все боятся?» — задался вопросом внутренний голос.

Драко сжал челюсти, выдыхая.

— Вылечить Грейнджер, помыть, переодеть и отправить в ту комнату, где была раньше мисс Клэрис.

— Погибшая мисс Клэрис? — пропищал эльф и задрожал, будто Драко только что приказал тому убить себя или кого-то ещё.

«Эльфы не могут убить, они могут лишь ранить», — хмыкнул про себя Драко.

— Да, — бросил он, вновь срываясь с места.

Длинные тёмные коридоры оказались быстро преодолены, Малфой толкнул массивную дверь главного входа и выбежал на улицу в чём был: чёрные брюки и серая рубашка. Ни мантии, ничего.

Дождь нещадно лупил по лицу, волосам, плечам, просачиваясь сквозь тонкую материю рубашки. Ткань вмиг прилипла к телу, неприятно холодя, но Драко было плевать на всё это. Отбежав влево от поместья, он выбежал на небольшую площадь, что когда-то была ярко-зелёной, сочной, сейчас же землю покрыл слой лиственного ковра. Закатив рукава до локтя, Малфой с горькой ненавистью посмотрел на предплечье, на котором ярким пятном выделялась метка.

Чёртова метка, клеймо! Она оскверняла его, а он не мог ничем противостоять тому, что не хотел делать, кем не хотел быть. Он был бессилен, беспомощен, словно младенец!

Драко закусил губу почти до боли, сжал пальцы в кулаки, вскинул голову, подставляя лицо холодным каплям. Небо смеялось над ним, громыхало тяжёлыми тучами.

Небо плакало.

Драко оскалился, будто всё это приносило ему дикую боль: эти голые деревья, возвышающиеся из земли; это поместье, пронзающее густое небо; этот ветер с дождём, что нещадно трепали Малфоя. Эта непосильная тяжесть, бремя, которое Драко обязан нести за двоих, и то не по своей воле. Через боль, чёрствость и унижение. Через бессильную злобу, ненависть и отчаяние.

— Будь ты проклят! — до разодранного горла, до нехватки воздуха, прямо в небо, прямо ему в лицо. Хоть он сейчас и не там, не на небесах, но он же слышит, он всё видит и слышит, смотрит издалека, насмехаясь. — Будь ты проклят, отец!

***

В поместье слабым пламенем горели настенные свечи. Господа и дамы на картинах заснули от скуки, несмотря на то, что на улице хоть и дождь, но всё же день.

Теодор Нотт сидел в любимой гостиной Нарциссы Малфой. Он был уверен, что она придёт, и не ошибся. Дверь с тихим, жалобным скрипом отворилась и в светлую комнату вошла Нарцисса, устремив свой взгляд куда-то поверх дивана. Шелестя подолом, он прошла и села в мягкое кресло, обитое кремовым муаровым шёлком. В руках она держала три алые розы. Тонкими пальцами она поглаживала нежные лепестки.

Тео поднялся и, мягко ступая по ворсистому ковру, дошёл до кресла, в котором расположилась Нарцисса, и коснулся его спинки руками. Слегка склонившись, он вдохнул едва уловимый цветочный аромат её волос.

— Цисси, — прошептал он ей в волосы, и она вздрогнула.

Губы Теодора растянула ухмылка; он попал в цель. Став прямо перед ней, он осторожно присел на чайный столик, отодвинув высокую хрустальную вазу.

— Цисси, ты узнаёшь меня?

Его улыбка стала шире, когда светлые глаза, медленно обводящие комнату, чуть дольше задержались прямо на его лице. Лёгкий, почти незаметный кивок заставил Тео хохотнуть.

— Да, ты помнишь меня, как однокурсника Драко, верно? Забавно, правда? — он хрипло рассмеялся, но смех его был насквозь пропитан кислой злобой. Фальшь сквозила в его голосе. — Как жаль, что вас осталось двое: ты и твой сынишка Драко. Хотя… Учитывая твоё положение, вас осталось полтора. Ты ведь мертва, правда? Внутри ты уже мертва, Цисси. Смерть Люциуса тебя погубила.

Нарцисса нежно поглаживала лепестки роз. Поднесла их ближе к лицу, вдыхая приятный аромат. Вновь положила стебли себе на колени, рассматривая цветы.

— Ох, как мне жаль тебя, Цисси. Ты даже не представляешь, насколько мне тебя жаль, — шептал Тео, но шёпот его был громче дождя, стучащего по оконному стеклу. — Но ты ведь не будешь мне мешать, правда? Не сможешь, — усмехнулся он, замечая, как Нарцисса сильнее сжимает пальцы на шипастых стеблях. — Я уничтожу вас всех. Сотру Малфоев с лица земли, понимаешь?

Нотт выводил пальцем непонятные узоры по стеклянной столешнице чайного столика, на котором сидел. Бросил взгляд из-под опущенных ресниц на Нарциссу, усмехаясь краешками губ. Медленно передвинул руку к стоящей рядом вазе. Ласково проскользил кончиками пальцев к горлышку вазы и резко толкнул её. Пол залило тысячей хрустальных осколков.

Нарцисса вздрогнула, крепче сжимая розы в руках. Голубые венки выступили на её тонких бледных запястьях.

Теодор наклонился к ней ближе, так, что его дыхание достигало её щеки, слабо колыхая светлую прядку волос. Рука его легла на розы, у основания бутона.

— Я уничтожу вас всех. А ты, Цисси, будешь всё это знать, но… — он выдохнул, почти касаясь губами её бледной щеки, — ты не сможешь помешать мне. Забавно, правда?

Он усмехнулся, сжимая бутон, и резко дёрнул цветок из рук Нарциссы. На пальцах её выступила кровь: шипы оцарапали кожу.

Теодор встал, с жалостью взирая на осколки вазы. Перевёл взгляд на две оставшиеся алые розы в руках Нарциссы и усмехнулся. Поднёс цветок, зажатый в пальцах, к лицу и глубоко вдохнул аромат, прикрывая глаза. Вдруг он безжалостно скомкал полураскрытый бутон, сминая нежные лепестки, и отбросит розу прочь от себя.

— Вас осталось двое, — торжествующе провозгласил он, будто вынес вердикт в Визенгамоте.

***

Гермиона лежала в новой комнате, отведённой ей под спальню. Лежала и не чувствовала себя, словно её тут и нет, словно она просто оболочка — пустая и безжизненная. Гермиона повернула голову направо и остановила взгляд на маленькой вазе с чайными розами в ней. В этой комнате всё светлое: светло-бежевые стены, светло-салатовые покрывало с подушками, белая ваза, светлое дерево на раме окна. Закрытого окна, будто даже этим оно показывает, что она в заключении.

Она опустила свинцовые веки, закусывая губу. Кожа уже не болела: её залечили. Полностью убрали раны, даже шрамов не осталось, но никто не сможет залечить никакой магией и никакими зельями один большой шрам. Шрам на её душе.

Её истязали не столько физически, сколько морально. Хотя… Подумать только: душа — эфемерная субстанция, не доказано, что она вообще существует, но что тогда так нестерпимо болит? Что это, разрывающее горькой болью изнутри? Что это, если не душа?

Ей не хотелось открывать глаза, когда распахнулась