Холодает.
В те дни, когда Даг Беримор был маленьким мальчиком, младшим сыном покойной Элеоноры Беримор, он любил выезжать с отцом на охоту. Двух старших сыновей давно брали в лес, а вот Дагу только начало везти.
Маленьким он безумно любил разъезжать на лошадях, поглаживая гриву длинноногого каурого мерина. Семья Дага жила в Австралии. Когда в один такой же дождевой день небо тоже было затянуто серыми тучами, а ветер то и дело нагибал ветви деревьев в поклоне, к Бериморам постучались странствующие охотники. Дом Дага был последним на длинной улице, и Элеонора уговорила мужа разрешить приютить тех охотников. Знала бы она, чем это всё обернётся…
Дага с братьями отправили спать в дальние комнаты, а охотников разместили возле камина, накормили и оставили ночевать. Когда полил дождь, раздался первый крик.
Дальше для Дага всё было в безумном водовороте. События за событиями, всё покрыто годовалой пеленой. Всё, что он помнит, — братья помогли ему быстро спуститься из окна на улицу и приказали седлать лошадь.
Даг побежал, Даг даже оседлал лошадь, но никто не пришёл. Дом тогда светился, словно рождественскими огнями, но крики, доносившиеся из него, были отнюдь не от радости. Мерин вздыбился и погнал прочь, вопреки усилиям Дага остановить его.
Тогда Дага нашла семья волшебников, приютила у себя, обучая грязной работе прислуги, но это не то, что было ему нужно. Через два года в “Трёх мётлах” он познакомился с компанией парней, вскоре стал изучать тёмную магию. Так, как он не учился в Хогвартсе, ему многое было неизвестно, но Даг был способным парнем. Однажды он забрёл в Малфой-мэнор, и, на удивление, его оставили жить в поместье. Нарцисса Малфой, тогда ещё способная говорить и реагировать, уговорила Люциуса, а вскоре Даг принял метку.
Поклонялся ли он Тёмному Лорду? Естественно. Он не мог иначе, да и не хотел.
С неба начали накрапывать тяжёлые дождевые капли. Одна упала Дагу прямо на нос, отчего он нахмурился. Даг не любил дождь, особенно небо, затянутое тучами.
Он перевёл взгляд на сидящую на лавочке Нарциссу. Благодаря ей он здесь, и это самое лучшее, что она могла сделать для него. Даг питал к покойному Люциусу только уважение, Нарциссой же он дорожил.
Под грубой подошвой обуви трещали сухие палки и опавшие листья, когда Даг шёл к Нарциссе. Её светлые глаза так же были устремлены вдаль, будто никого и ничего вокруг не существует. Тонкие, почти бледные пальцы теребили цветок розы.
— Миссис Малфой, пойдёмте в дом, тут дождь.
Нарцисса даже не шелохнулась. Глаза всё так же были устремлены сквозь Дага, и это было до дикости обидно. Что-то защипало в носу, и Даг усмехнулся. Разнежился совсем, что ли?
Шелестя подолом платья, она встала и медленно направилась по тропинке в дом. Крупная капля упала в её волосы, путаясь в них. Даг усмехнулся.
***
Глаза распахнулись, когда сквозь глубокую, нерушимую тишину, что волнами прибоя ударяла в натянутые до отказа барабанные перепонки, проник скрип. Первый звук, что Гермиона услышала, и хоть он был не из приятных, она была рада ему. Тишина была нестерпимая.
Игнорируя боль во всём теле, она всматривалась в фигуру, возникшую в дверном проёме. Взгляд заскользил по тёмным волосам, с губ сорвался тихий облегчённый выдох, и Гермиона тут же зашлась в болезненном кашле.
— Принцесса, что он с тобой сделал? — нежный голос ласкал слух, но что-то внутри замерло, когда Теодор подошёл к ней вплотную.
Пальцами он осторожно убрал пряди волос с её лица, поднося палочку с Люмусом ближе, так, чтобы видеть Гермиону лучше. Большим пальцем он легко провёл по её нижней прокушенной губе, из-за чего Грейнджер зашипела.
— Ну-ну, принцесса… Ох, — обеспокоенные нотки сквозили в голосе, и это не было похоже на привычную Малфоевскую фальшь.
Гермиона натужно дышала, стараясь сдержать слёзы от боли, что, казалось, огнём сжирала всё тело. А веки свинцовые, такие тяжёлые, так сложно держать глаза открытыми.
Темнота. Она снимает часть боли, позволяя окунаться и окунаться в неё. Темнота и тишина…
— Эй, эй! Принцесса, не теряй сознание!
Руки, такие чужие, такие неправильные, касаются, поднимают голову, раскрывая рот и вливая что-то. Горькая, холодная жидкость заскользила внутрь.
Гермиона закашлялась, чувствуя внезапное слабое облегчение. Распахнула глаза, фокусируясь на его лице. Слишком близко, опять так непозволительно близко.
Нотт палочкой касался её ран, шепча заживляющие заклинания. Камера заполнилась шёпотом и слабым светом. Дыхание облегчилось, и Гермиона сделала глубокий вдох полной грудью. Такой долгожданный и сладостный вдох.
Темнота вновь прокрадывалась, заполняя камеру, оставляя светить лишь маленькое окошко почти под потолком. Свет из него слабый, рассеянный. Гермиона, опьянённая кислородом, снова окунулась в темноту.
***
Драко выкуривал третью сигарету, стряхивая пепел прямо на ковёр. Холодный ветер парусом надувал занавески. Надо бы закрыть окно, но Драко не до этого. Ему всё равно, что за окном начался дождь; ему плевать на то, что в темницах Грейнджер, и надо бы сходить, проведать её, ей же влетело тем вечером нехило.
А Драко сидел на резном стуле из чёрного дерева, рука безвольно лежала на столешнице, а пепел с сигареты падал на ковёр, оседая на нём, образуя противную серую горку. В горле горчит, но это лучше — курить, чем носиться по поместью, кидая в стены стулья, статуэтки и вазы из-под цветов. Это лучше, чем кидать непростительные, а сейчас это очень хочется, особенно хочется кинуть Круциатус в ёбаного Дага. Ну, или в Тео, но он-то не виноват в том дерьме, в котором они все сейчас находятся.
Сигарета без фильтра жжёт пальцы, но Драко не чувствует этого, глубоко затягивается, бездумно устремив взгляд куда-то в раму окна, за которым сверкнула молния, так ярко, будто она понимает чувства Малфоя, будто сопереживает. Последовал раскат грома, и Драко вздрогнул. Казалось, небо плачет, а гром пытается его утешать. Его и Малфоя.
— На кой чёрт мне ваши утешения?.. — так слабо и хрипло отзывается Драко, удивляясь своему голосу.
Окурок выпадает из ослабевших пальцев и падает прямо на ковёр, выжигая в нём небольшую дырку. Драко запрокинул голову, всматриваясь в потолок, под которым почти растворился сизый дым. Пальцами он нащупал пергамент, лежавший на столе, бросил на него последний взгляд и скривился, будто ему очень больно. В мгновение он скомкал бумагу и с ненавистью кинул комок в горящий камин. Пламя перекинулось на бумагу,
