— Сука! — рычит он, хватая её за волосы. — Надеюсь, Малфой собьёт с тебя спесь!

— Пошёл к чёрту, ублюдок! — орёт она, за что тут же получает снова по лицу.

Во рту уже металлический привкус крови. Гермиона морщится и сплёвывает её на каменный пол. И никаких светлых стен, тёмной мебели и мягких кроватей с креслами, только голый камень.

Тот, который назвался Дагом, открывает решётку, джентельменским жестом приглашая Гермиону войти в камеру. Грубые мужские руки толкают её в спину, и девушка падает в камеру на колени, охая от боли. За спиной звонко захлопывается решётка, эхом отдаваясь в голове. Вдруг тяжёлый ботинок упирается ей прямо между лопаток, резко пихая вперёд, и Гермиона не удерживается — падает на живот, прикладываясь скулой о пол.

Перекатывается на спину, резко садясь и подтягивая к себе колени. Даг ухмыляется и мучительно медленно достаёт свою волшебную палочку, будто хвастаясь перед Гермионой, мол, у неё же нет палочки, а значит, нет защиты, да и вид его говорит о том, что даже если бы Гермиона была вооружена, то он бы залился смехом, не веря в то, что она смогла бы его победить.

И внезапно она почувствовала острую нехватку своей палочки. Если бы она сейчас была при ней, то этому ухмыляющемуся мудаку не поздоровилось бы.

Даг в открытую осматривает Гермиону, задерживаясь на груди, которая явно очерчена сквозь тонкую ткань. На его лице появляется пошлая ухмылочка, которая не обещает ничего хорошего. Он подходит ближе, игнорируя убийственный взгляд Гермионы, смотрит на неё, как на вещь, на его собственность. В его зелёных глазах пляшут чёртики, будто предвкушая грандиозное шоу, а сам Даг вдруг облизывается, следя за её расширившимися зрачками.

То, что он слизеренец, ясно и без зелёного цвета в одежде. Он стоит в коричневом охотничьем костюме, а в руке у него зажата волшебная палочка.

Он вскидывает её и смотрит на Гермиону почти с интересом, с любопытством, будто он никогда не делал ничего подобного, а теперь предвкушает, смакует то, как его рука плавно вычерчивает руну, как из полных губ вылетает непростительное заклинание, как в Гермиону летит яркий луч, а сама она вдруг озаряет камеру своим звонким криком, как падает на спину и выгибается, чуть не ломая себе позвоночник, как скребёт руками по камню, царапая нежную кожу, как спина отрывается от пола, и Гермиона упирается только затылком и ягодицами.

Даг опускает руку и усмехается, смотря на неё так, будто она не оправдала его ожидания. Он подходит ближе, наклоняется и скользит рукой по её щеке, поглаживая, по шее и острым ключицам, по груди, на которой осознанно останавливается и слегка сжимает, упиваясь слабостью Гермионы. Он оставляет её грудь в покое и поглаживает впалый живот, гладит её бедро, задирая подол юбки, и скользит рукой на внутреннюю сторону бедра, когда Гермиона вдруг сводит ноги вместе.

Он издаёт звук, напоминающий смешок. Поднимается, отходя от её тела на шаг, и снова вскидывает палочку, почти лениво произнося заклинания и снова наслаждаясь криками Гермионы. Даг давно привык к крикам боли, он находит их почти прекрасными. У него давно не подступает тошнота к горлу, когда он смотрит, как люди, после долгих пыток, блюют кровью. Он давно чувствует желание рассмеяться на жалкие просьбы остановиться, прекратить, не делать этого. Даг давно привык пытать, и у него не трясутся руки, и не дрожит голос, когда он посылает очередное непростительное.

Сколько боли он принёс? Даг смеётся и отшучивается, мол, на его счету дюжина разбитых сердец. Никто не знает, что он подразумевает: то ли на него и впрямь вешались девушки, если их не пугал приличный шрам вдоль брови, то ли он имел в виду не выдержавшие пыток сердца волшебников и волшебниц.

***

Сзади Дага скрипит решётка, и он прерывает пытку, оглядываясь. В камеру заходит Малфой, бросая брезгливый взгляд на распластавшуюся на полу Грейнджер, натужно дышащую через рот, медленно переводит не менее брезгливый взгляд на Дага.

— Малфой, да у твоей девки стальная выдержка! Кричит — кричит, а сознание не теряет! — восторгается Даг.

Драко игнорирует его, подходит ближе к Гермионе и садится возле неё на корточки. Он кривится, осматривая её испачканное в крови платье. Медленно поднимается и бросает Дагу:

— Свободен!

Он ещё не остыл после последней выходки Дага, из-за которой теперь вынужден продлевать подготовку к ритуалу и вновь лицезреть Волан-де-Морта в поместье. Он не способен больше доверять Дагу. Хотя… Разве он кому-нибудь вообще доверяет?

Даг бросает последний пошлый взгляд на тело Гермионы и неспешно выходит из камеры, громко лязгая решёткой. Он недоволен таким поворотом событий, он надеялся, что девчонка достанется ему для плотских утех. На мгновение обернувшись, он бросил недовольный взгляд на Драко, пробормотав: “Ушлёпок”, — чтобы тот не слышал.

— Грейнджер-Грейнджер, — тихо приговаривает Малфой, зная, что она его слышит. — А я-то думал, что ты умная, а ты так глупо поступила. И вот что мне теперь с тобой делать?

Гермионе кажется, что кто-то влил в её веки свинец, потому что она еле распахивает глаза, находя силуэт Малфоя в этой темноте. Всё тело — один комок безумной боли. Она не может пошевелить руками. Гермиона дышит быстрыми, мелкими глотками воздуха, потому что вдохнуть полной грудью для неё сейчас роскошь. Такое ощущение, будто острые обломки рёбер утыкаются в лёгкие при каждом вдохе, хотя она знает, что кости её целы. Во рту — кровь, и Гермиона не знает, кровь эта из её прокушенных губ или она постепенно выблюет свои органы.

Хриплый вдох-выдох, и она пытается сказать, но кашель застаёт её врасплох. Судорожно сжимающееся горло выхаркивает с наружным кашлем кровь, и Гермиона сплёвывает её на пол, неуклюже перекатываясь набок. Боль разрывает её на части, но Гермиона не сдалась. Она находит в себе силы только на одно слово:

— Отпусти…

Тяжёлые, почти свинцовые веки опускаются, вновь даря темноту.

— Эй, Грейнджер! Не смей терять сознание! — повышает голос Малфой, замечая, что она снова открыла глаза. — Зачем ты пыталась убежать? Ты же знала, что вокруг поместья защитная магия, — его голос звучит так тихо, приглушённо, но Гермионе кажется, что Малфой кричит ей на ухо.

— Иди к… — Гермиона вновь заходится в судорожном кашле, сплёвывая кровь, почти физически ощущая на себе брезгливый взгляд Малфоя. — Иди к чёрту…

А Драко вдруг смеётся. Так громко, так заразительно, что это почти неправдоподобно. Его смех — такая же фальшь, как всё в нём: от фирменной улыбки до театрального закатывания глаз. Смех его отбивается от голых стен камеры, опадая