Ийя уснула почти сразу, замотавшись в одеяло, как в кокон. Потом ей стало жарко, она спихнула его в сторону, лунный свет лежал на голом белом плече. Айре долго крутился, переворачивал подушку, то укрывался, то отбрасывал в сторону одеяло. Гулко тикали часы, кто-то в соседнем номере бормотал монотонно — то ли молился, то ли читал вслух. Айре разглядывал рисунок на затертых чужими прикосновениями бумажных обоях, маленькие розовые цветочки в обрамлении круглых листьев и стрекоз, расправивших тонкие прозрачные крылья…
…он был в гостиной. Не сопротивлялся, стоял, опустив руки, его даже не держали. Пятеро курили у стены, переговаривались лениво. Слабость разлилась по телу, шевельнуться было невозможно, немыслимо. Руки, невыносимо тяжелые, свинцовые, бессильно повисли, ноги вросли в пол. Айре слышал, как хлопнула дверь, как упали на пол ботинки. Ийя сказала что-то из коридора, прошелестели по полу босые ноги. Она вошла в гостиную — и стоящий справа мужчина выбросил вперед руку с ножом. Ийя качнулась, прижала ладони к животу. Струйки крови побежали по узким белым пальцам на брюки, закапали на пол. Ийя взглянула на Айре удивленно и обиженно и осела, сжимаясь в комок. Тогда он закричал, оцепенение разлетелось вдребезги, разбитое воплем, и он бросился вперед. Его перехватили, выворачивая руки за спину, швырнули на колени. Айре лягался, рвался, скользя по полу. Ийя была рядом, в двух шагах, лужа крови медленно расползалась, уже касаясь края ковра. Айре задыхался, бессилие и ужас впились в него, вгрызаясь в нутро, заставляя выть и корчиться от отчаяния. Его ухватили за волосы, заставляя запрокинуть голову, сдернули штаны — и член, горячий, твердый, вжался в задницу, потерся жестко и настойчиво. Ийя смотрела на него, ее губы шевелились — но Айре не слышал. Он захрипел, рванулся — и не смог. Ничего не смог. Его трахали в двух шагах от Ийи, драли, как последнюю шлюху — и он ничего не мог сделать. Ийя тянулась к нему, окровавленные пальцы были рядом, и Айре умолял, плакал и умолял отпустить — на минуту, пожалуйста, он все сделает сам, только позвольте взять ее за руку. Он все сделает. Пожалуйста…
Айре рывком сел, отшвырнув одеяло, хватая ртом воздух. Потер руками лицо, мокрое от слез, оглянулся, стряхивая остатки кошмара. Ийя лежала на соседней кровати, скомканное одеяло бесформенной грудой чернело в ногах. Айре смотрел на нее, слизывая слезы с губ, боль в груди была реальной, реальнее, чем эта комната, реальнее, чем ночь. Кровь на тонкой теплой руке, отчаяние, сводящее с ума — Айре затряс головой, подошел к Ийе. Наклонился, вслушиваясь в мерное сонное дыхание. Сел рядом с кроватью, на жесткий колючий ковер, осторожно прикоснулся к лежащей на подушке руке. Прижался щекой, задержав дыхание, закрыл глаза. Ийя пошевелилась, пробормотала что-то невнятно, положила ему вторую руку на лицо. Айре затих, вжался губами в ладонь. Ийя спала, рот у нее был приоткрыт, лицо во сне — усталое и мягкое, на лбу, между бровями — едва заметная морщинка. Айре вздохнул и закрыл глаза.
Проснулся он, когда за окном уже плескалась серая предрассветная муть, с трудом выпрямился, растирая затекшие ноги. На бедре отпечатался неровный ворс ковра. Айре вернулся в свою кровать, повернулся лицом к Ийе, натянул одеяло до подбородка, поджал замерзшие ноги. Потом, когда он проснулся, в окна лился розовый утренний свет, галдели на улице прохожие. Ийи уже не было.
ГЛАВА 12
Ийя вошла в кабинет к генералу, прикрыла за собой дверь. Де Эст, осунувшийся, усталый, поднял на нее глаза. Ийя поразилась, как он внезапно постарел. А может, он и раньше был таким — просто это не бросалось в глаза. Лицо пожелтело, обозначились горькие морщины в углах рта, мундир сидел криво и мешковато на худых плечах.
— Де Виалан? Не думал вас увидеть. Что вы хотите?
— Поговорить. Я могу сесть? Надеюсь, вам не придет в голову меня убивать.
— Нет. Уже не придет. Присаживайтесь. Я сделал огромную ошибку, поручив это дело вам.
— Ну, это как посмотреть. Зато жертв на вашей совести намного меньше, чем могло бы быть. Знаете, у меня только один вопрос.
— У вас? Вопрос? Какой же? Я думал, у вас — только ответы.
— Вас шантажировали?
— Генерал горько усмехнулся.
— Нет. Меня даже шантажировать не пришлось. Это мой единственный сын, де Виалан. Понимаете? Единственный. У меня никого нет, кроме него. И когда мне предложили — я согласился, не раздумывая. У вас есть кто-нибудь, для кого вы готовы на все? Если есть — вы меня поймете.
— Не думаю. Бог с ним, с императором. Но это — жизни тысячи людей. Вы ведь понимали, что это — переворот. А что дальше? Гражданская война? Война с Мерной? Сколько людей должно было погибнуть ради вашего сына?
— Вы пришли мне выговаривать? Я знаю. Я все знаю. Это — мой выбор. Вы сделали другой. Но меня это не интересует. И вы не ответили на мой вопрос. Зачем Вы пришли?
— Чтобы оказать вам услугу. Я пойду к командующему через час. Свяжитесь с вашим сыном, пусть возьмет, что ему нужно, и уезжает. Вы, естественно, уехать не сможете. И не думаю, что вы этого хотите. Не так ли? Вы — дворянин и офицер. Вы знаете, что делать в подобных случаях. Не думаю, чтобы честь вашего рода можно было сохранить — но можете попытаться.
Генерал помолчал, вертя в пальцах золотое тонкое перо, черные мелкие кляксы веером легли на бумажный лист.
— Зачем? Вас едва не убили. Пусть не лично я — но при моем непосредственном участии. Почему вы это делаете?
Ийя погладила подлокотник кресла, провела пальцами по резным завиткам.
— Я попрошу вас об услуге.
— Меня? Вы шутите?
— Вовсе нет. Напишите предсмертную записку. Все, что угодно. Все, что сочтете нужным. Просто уточните, что финансирование поступало от Леенгарда. Вольфрама Леенгарда.
— Вы думаете, этому поверят?
— Прочитав это в вашей записке? Конечно. У него контракты с Мерной, масса связей, прямой финансовый интерес. Опровергнуть овинение он не сможет.
— Почему вы так думаете?
Ийя пожала плечами.
— Можно доказать, что ты что-то знаешь. Но никак нельзя доказать обратного. Отсутствие факта намного труднее подтвердить, чем его наличие. Леенгард просто не сможет.
— Почему вы этого так хотите? Что он вам сделал?
— Я его ненавижу. Он — ублюдок и садист. Он делал больно человеку, к которому я привязана. И я хочу, чтобы он больше никогда не смог никому сделать больно.
— Вызовите его.
— Не думаю, что
