разводиться с тобой не стала.

Доус все насмешливо смотрел на картинку будущего, что рисовалась ему где-то в пространстве над каминной полкой.

— Так они и ведут себя со мной, женщины, — сказал Пол. — Я им нужен до безумия, но по- настоящему принадлежать мне они не желают. И все это время она принадлежала тебе. Я же знал.

В Доусе вдруг взыграл торжествующий самец. Он еще больше оскалил зубы.

— Может, дурак я был, — сказал он.

— Еще какой дурак, — сказал Морел.

— А ты, даже тогда, может, был еще дурей, — сказал Доус. В его словах был привкус торжества и злости.

— Думаешь? — спросил Пол.

Они помолчали.

— Так или иначе, я завтра укачу, — сказал Морел.

— Понятно, — сказал Доус.

Разговор оборвался. Вновь родилось бессознательное желание изувечить друг друга. Теперь они как могли избегали друг друга.

Спальня у них была общая. Когда собрались ложиться, Доус казался отрешенным, о чем-то задумался. Сидел на краю кровати в одной рубашке, уставясь на ноги.

— Не замерзаешь? — спросил Морел.

— Вот гляжу на ноги, — ответил Доус.

— А что ноги? С виду вроде в порядке, — отозвался со своей кровати Пол.

— На вид-то в порядке, а еще вода в них.

— Что за вода?

— А вот поди погляди.

Пол нехотя вылез из-под одеяла, посмотрел на складные, поросшие темно-золотистым волосом ноги.

— Погляди-ка, — сказал Доус, показывая на свою голень. — Вот она вода.

— Где? — спросил Пол.

Тот нажал кончиками пальцев. От них остались вмятинки и исчезли не сразу.

— Подумаешь, — сказал Пол.

— А ты потрогай, — предложил Доус.

Пол нажал пальцами. Остались вмятинки.

Он хмыкнул.

— Погано, а? — сказал Доус.

— Да почему? Ничего особенного.

— Хорош мужик, коли у него вода в ногах.

— По-моему, это дела не меняет, — сказал Морел. — У меня вот грудь слабая.

Он опять лег.

— Сдается мне, все остальное у меня в порядке, — сказал Доус и погасил свет.

Утром зарядил дождь. Морел уложил чемодан. Море было серое, неспокойное, унылое. Казалось, он все больше и больше отключается от жизни. И это рождало в нем злое удовольствие.

Мужчины вдвоем ждали на станции. Клара сошла с поезда и шла по перрону очень прямая, холодно спокойная. На ней был длинный жакет и шляпа из твида. Обоим встречающим эта ее сдержанность была ненавистна. У контрольного барьера Пол пожал ей руку. Доус смотрел на них, прислонясь к книжному киоску. Из-за дождя его черное пальто было застегнуто до подбородка. Он был бледен, и в его спокойствии был даже оттенок благородства. Чуть прихрамывая, он пошел навстречу Кларе.

— Надо бы тебе выглядеть получше, — сказала она.

— Ну, я сейчас в порядке.

Все трое растерянно остановились. Мужчины не знали, как с нею держаться.

— Пойдем прямо на квартиру или куда-нибудь еще? — спросил Пол.

— По мне, можно и домой, — сказал Доус.

Пол шел с краю тротуара, рядом с ним Доус, рядом с Доусом — Клара. Они шли и вели благовоспитанный разговор. Окно небольшой гостиной выходило на море, за ним неподалеку беспокойные серые воды с шипеньем накатывались на берег.

Морел подвинул большое кресло.

— Садись, Джек, — сказал он.

— Не хочу, — сказал Доус.

— Садись, — повторил Пол.

Клара разделась, положила жакет и шляпу на диван. Заметно было, она чем-то недовольна. Она поправила, чуть приподняла пальцами волосы, села, сдержанная и какая-то отрешенная. Пол поспешил вниз поговорить с хозяйкой.

— Тебе вроде холодно, — сказал жене Доус. — Сядь поближе к камину.

— Спасибо, мне вполне тепло, — отозвалась Клара.

Она смотрела в окно на дождь, на море.

— Когда ты возвращаешься? — спросила она.

— Ну, комнаты сняты до завтра, и он хочет, чтоб я остался. А сам уезжает нынче вечером.

— И ты собираешься в Шеффилд?

— Да.

— Уже в силах работать?

— Хочу начать.

— У тебя есть место?

— Да… с понедельника.

— Не похоже, что ты в силах работать.

— Почему это?

Клара не ответила, опять посмотрела в окно. Спросила:

— А жилье у тебя в Шеффилде есть?

— Да.

Опять она посмотрела в окно. По стеклам струился дождь.

— И ты там справишься? — спросила она.

— Наверно. Надо будет справиться!

Когда вернулся Морел, они молчали.

— Я уеду поездом в четыре двадцать, — сказал он.

Никто не отозвался.

— Лучше тебе снять башмачки, — сказал он Кларе. — Тут есть мои тапки.

— Спасибо, — сказала она. — Они не промокли.

Пол поставил тапки к ее ногам. Она чувствовала их ступнями.

Морел сел. Мужчины сейчас казались беззащитными. Но Доус держался спокойно, похоже, он решил — будь что будет, а вот Пол словно весь внутренне сжался. Никогда еще Клара не видела его таким маленьким, жалким. Он будто старался стать как можно незаметней. И пока собирался, пока сидел, разговаривал, какой-то он был неестественный и явно не в своей тарелке. Исподволь за ним наблюдая, она подумала, нет в нем сейчас устойчивости, а ведь он по-своему такой славный, пылкий, способен под настроением напоить ее из чистого источника жизни. Но сейчас он приниженный, незначительный. Все в нем неустойчиво. В ее муже куда больше мужского достоинства. Он-то, во всяком случае, не клонится под любым ветром. Каким-то ускользающим, неестественным, изменчивым казался ей Морел. Не может он стать надежной опорой женщине. Она, пожалуй, даже презирала его за то, что он так сдал, стал неприметней. Ее муж по крайней мере настоящий мужчина, и когда над ним взяли верх, он это признал. А этот, другой, нипочем такое не признает. Будет ходить вокруг да около, метаться, терять свое достоинство. Клара презирала его. И однако, смотрела не столько на Доуса, сколько на него, и ей казалось, судьба всех троих у него в руках. И ненавидела его за это.