Алексис отвернулась, сгибаясь пополам — горечь поднялась изнутри, заполнила рот, и её стошнило. Поднимать голову не хотелось. Хотелось заткнуть уши, забить их землей, только бы не слышать протяжных, полных боли криков. Она посмотрела на Элизабет — ту трясло, и лицо казалось таким же белым, как у тех дикарей, что издевались над несчастной. Встретившись с Алексис взглядом, девушка прикусила губы и бросилась к ней, пряча лицо на её груди, прижимаясь всем телом. Алексис обхватила её, зажмурилась, уткнувшись носом в чужое плечо, пытаясь удержаться на грани первобытного ужаса, растекавшегося по венам.

Эта ночь была долгой. Слишком долгой, чтобы можно было пережить её и сохранить рассудок. Бедняжку насиловали по очереди, а потом просто пытали, получив желаемое — никто из пленниц не пытался смотреть в сторону костра, — но крики и стоны не стихали несколько часов. Когда Алексис под утро забылась тревожным сном, чужой голос всё ещё звучал в голове, рождая жуткие картины в воспалённом разуме.

Она проснулась, когда солнце только-только поднималось над прерией, чувствуя непреодолимый зов природы. Тело одеревенело, замёрзшие мышцы слушались с трудом. Терпеть становилось всё сложнее. Покосившись на индейцев, которые, казалось, вовсе не ложились спать, она сделала несколько шагов в сторону от лагеря, сжимаясь и ожидая, что за спиной вот-вот раздастся крик.

— Нельзя встать! — Индеец возник будто из ниоткуда, остановился, требовательно глядя на Алексис. Она боялась поднять глаза, разглядывая осыпавшуюся краску на смуглом теле. Отчего все называют индейцев краснокожими, если кожа у них тёмная, почти коричневая?

— Нельзя! Сесть! — снова сказал дикарь, больно хватая за локоть и дёргая вниз.

— Туалет, — поморщившись, пытаясь вложить в голос как можно больше мольбы, Алексис всё-таки посмотрела на него. В свете нового дня он уже не казался демоном, просто раскрашенным мужчиной. — Туалет. Мне надо, — повторила она, показав рукой в сторону небольших кустов.

Понятливо осклабившись, индеец потащил её туда, одним движением зашвырнув к кустам. Едва устояв на ногах, она снова посмотрела на мужчину, но тот и не думал отворачиваться, продолжая глумливо улыбаться. Сгорая от стыда, Алексис присела, поднимая юбки, чувствуя, как пылают уши и щёки. Хотя справлять нужду под чужим взглядом было меньшим из зол, и лучше так, чем то, что случилось с пытавшимися сбежать ночью.

Несколько минут спустя весь лагерь был на ногах. Пока остальные женщины приводили себя в порядок и по очереди скрывались за кустами, им дали попить и бросили несколько кусков вяленного мяса, такого жесткого, что казалось, словно с каждым куском там могут остаться и зубы. Индейцы буквально взлетели на коней, и Алексис только сейчас обратила внимание, что те были без сёдел и без узды в привычном её виде. К ней подъехал тот дикарь, что водил в туалет, и, перегнувшись, легко подхватил её, сажая впереди себя.

Алексис замерла, стараясь сидеть как можно ровнее, лишь бы ненароком не коснуться его спиной. Они медленно проехали мимо стоянки, и на этот раз крик сдержать не удалось — на земле, у костра, лежала беглянка, умершая только под утро. Лицо превратилось в кровавую маску: носа, ушей и верхней части головы не было; обнажённое тело покрыто порезами, а руки и ноги вывернуты под таким неестественным углом, что даже представлять, как можно так лечь, было больно. Алексис стиснула зубы, стараясь не обращать внимания на безостановочно текущие слёзы, и ниже опустила голову, почти касаясь подбородком груди.

Вскоре вереница всадников скрылась в лесу, выбирая одним им известные тропки. Огромные, в два обхвата, ели и сосны сплетались над головой, под копытами лошадей тихо шуршала прошлогодняя хвоя. К обеду сделали короткий привал, и снова вода и жёсткое мясо, правда, на этот раз женщинам позволили уединиться за большим камнем, и приглядывать за ними никто не стал.

— Когда они привезут нас к себе, надежды на спасение не будет, — бесцветно проговорила Элизабет, пока они торопливо обедали.

— Нас спасут, — уверенно сказала Алексис, хотя с каждым часом эта уверенность убывала, оставляя после себя чувство тянущей, безнадёжной тоски. — Обязательно спасут, слышишь?

— Они не найдут нас, — так же равнодушно сказала Элизабет. Все слёзы, что у неё были, она выплакала вчера, а после того, как увидела останки беглянки, совсем пала духом. — Посмотрите — впереди скалы. Там след взять будет невозможно. Мы обречены. — Её губы скривились, но глаза оставались сухими.

Алексис не хотела отчаиваться. Хотела думать о хорошем, о том, что вот-вот из-за деревьев покажутся солдаты, и капрал Лоуренс вскинет винтовку и снесёт пол лица ближайшему от неё дикарю. Но лес был тих, только трещали сороки.

Снова в пути. Теперь они поднимались по каменистой тропе, оставляя за спиной густой лес. Вечерело, в Колорадо-Спрингс уже было темно, но здесь, не скрытое горой, солнце окрашивало в багряно-розовый скалистые склоны и пучки жухлой травы. Индеец, что вёз её, то и дело ненароком касался её плеч, норовя прижать к себе, и Алексис всякий раз вздрагивала, чувствуя его прикосновения. Всю дорогу он молчал, но чужое дыхание обжигало затылок, вызывая дрожь омерзения. Она смотрела на его руки, спокойно державшие поводья, на длинные узловатые пальцы, на разноцветные бусы, перехватывающие правое запястье. Поначалу в ней поднималось желание сопротивляться. Кричать, брыкаться, впиться зубами в эту кожу, которая вовсе не была красной… Но инстинкт самосохранения всё же пересиливал, заставляя смириться и ждать, что будет дальше.

В этой тишине, перемежаемой лишь стуком копыт да тихими всхлипами за спиной, страх снова притупился, и Алексис принялась с интересом оглядываться, а посмотреть было на что. Она не заметила, как они успели подняться достаточно высоко, и теперь лес лежал внизу тёмным пятном. Впереди скалы расходились, небольшие корявые деревца цеплялись за камни в попытке не упасть. Вскоре слух различил едва уловимый шум, становившийся сильнее с каждым шагом и, обогнув очередной поворот, открыл взору водопад, разлетающийся на десятки ярдов звенящим холодным маревом. В последний раз мигнув, солнце село, и в наступающих сумерках они наконец достигли места стоянки.

Широкий уступ с лёгкостью вместил всех, даже для лошадей нашлась жёсткая серо-жёлтая трава, которой они теперь с удовольствием хрустели. Женщины снова сбились в кучу, пытаясь согреться, мечтая лишь о том, чтобы уснуть. Спокойный, ровный день хоть и держал в напряжении, всё же не дал новых поводов для страхов и тревог, и даже мясо с водой были восприняты с радостью.

Алексис устало жевала свой кусок, не стараясь вступать в тихие разговоры, не думая о том, как бы сбежать — идти в горах, ночью, было некуда. Её охватило безразличное оцепенение. Она так