- Да тот самый, пока тебя не знает, шпилит пока других баб, поди, направо и налево.

- Пусть. Он ведь меня пока не знает, не бобылем же сидеть?

- Тьфу на тебя! А если лицо тебе красивым не покажется? Если уродом будет?

Не может он быть уродом, если ее. Не может. Сердце узнает…

Раскатистый и басовитый голос Риммы преследовал Янину даже в такси. А утренний разговор царапал – натирал ум, как неудобная обувь пятку, скрипел на зубах песком, нет-нет, да и вгонял в тоску. Ненадолго, правда.

Потому что продолжала брезжить надежда – яркая и неугомонная; Янина бы и сама рада от нее избавиться, вот только никак. До боли в стиснутых зубах надоели ей одинокие вечера перед компьютером, надоело на каждого встречного думать «он», надоело постоянно высматривать его лицо на улицах. Да и чье лицо высматривать, если не знаешь черт? А так хоть знать будет. Будет знать, что он есть.

С этими мыслями и ехала.

Не к Катрин и Нику, как соврала Римке, а к зданию номер двадцать пять по улице Раттингтон пять. В желтом такси, за рулем которого сидел водитель с усталым лицом, по заснеженной дороге.

Потому что только одну неделю работает сервис. Потому что, если не сегодня, то уже никогда не решится Янина узнать, как же выглядит суженый.

Янина. Инига, Нега, Снега, Снежка…

Именно так она любила себя называть. Мысленно, втайне от всех.

Она боялась толпы. Очередей, давки, толкотни. Боялась, что когда такси остановится у входа, на улице, ожидая права войти, будет стоять множество людей. Все, как один, не глядя друг на друга, потому что, если посмотришь соседу в глаза, это все равно что признаешь: «Да, я одинок. Одинокий я. Невезучий». И Янина не хотела становиться в очередь, не хотела признавать одиночество.

Но встала бы, если бы пришлось.

Не пришлось.

Желтобокая машина притормозила у квадратного некрасивого и совсем заброшенного на вид здания; под ложечкой засосало от тревоги – вдруг дверь окажется заперта? Почему в окнах темно, почему у крыльца пусто?

- Здесь пятьдесят долларов. Сдачи не надо.

Она протянула водителю мятую купюру – плату в два раза большую, чем требовалось.

- За такую деньгу я могу дождаться и обратно отвезти.

Мужик с помятым лицом, отросшей щетиной и темными глазами оказался честным.

Надо? Не надо? Как потом отсюда уезжать?

- Да, надо, – решилась Янина, – подождите, если не сложно. Я быстро. Я потом еще доплачу.

- Не надо доплачивать, - пробубнили ей вслед, - я подожду.

Наверное, тоже одинокий, подумалось ей вдруг, наверное, не к кому ему возвращаться, вот и ждет.

Дверь отворилась сразу – не заперта.

Как резко Янина шагнула внутрь, в полутемную теплоту, так резко и остановилась; с капюшона посыпались снежинки. Перед ней открылся просторный холл. Внутри никого, лишь три двери напротив, все без номеров.

Куда дальше? Кого спросить?

Впервые ей сделалось тоскливо от отсутствия очереди – в ней можно было бы подождать, обдумать принятое решение. Поговорить, поделиться. Вдруг кто вышел бы из кабинки и рассказал – каково оно и стоит ли?

Молчал мраморный пол, притихли штукатуреные стены.

Гулкая тишина. Один холл и три двери. В какую шагать? Ни бабки-вахтерши, ни учтивого мужичка в фуражке, ни даже угрюмого охранника. Как странно.

Поборов растущую неуверенность, Янина потопталась у двери, медленно стянула варежки, огляделась вокруг и направилась к дверному проему, что расположился в центре. Остановилась на секунду, обхватила пальцами круглую прохладную ручку, затем потянула.

Все. Правильный или нет, но выбор сделан.

Экран оказался большим, стул удобным; с шубы стекала вода, от ботинок на шершавом полу темнели следы – не страшно, бранить некому. Автомат для приема денег высился справа – купюры он съел быстро, разве что не облизнулся: р-р-раз! – и нету пачки – исчезла в железном брюхе насколько тихо, настолько же и навечно. Наверное, пойдут эти средства на благо города в итоге. Может быть. Ей не узнать, да и не надо – она не за этим здесь.

Повинуясь внутреннему чутью, Янина опустилась на стул и принялась ждать. Чего ждать – голоса? Команд? Текста на экране? Что делать после того, как заплатил?

Ее сердце не успело потонуть в волне сомнений, так как не прошло и пяти секунд как из стен возникли лазеры – принялись бороздить периметр комнаты, наплыли, как концертные прожекторы, сосредоточились на ней, на Янине.

Значит, не лохотрон; всколыхнулось облегчение. Если сканируют, значит, что-то считывают – какую-то информацию, которую потом будут анализировать, сравнивать, обрабатывать. А вот если бы сканировать не начали, тогда Римма оказалась бы права…

И, чувствуя странную, почти неуместную радость от того, что световые лучи копаются в ее сознании, проникают туда, куда даже рентгену хода нет, Янина откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Ненадолго, правда, всего на секунду. Чтобы не пропустить момент, когда зажжется экран и на нем покажут того, за кем она в эту студеную пору, променяв теплую компанию на нетеплое и незнакомое здание, пришла; холодные пальцы нервно сжались на белом, куда раньше были запрятаны деньги, пустом конверте.

*****

Когда-то было иначе. Разговоры шли все больше об оружии, об учениях, о заданиях. Вспоминались бои, тяжелые случаи, смешные – разные, теперь же темы в основном поднимались мирные, спокойные, теплые. Семейные.

Теперь вместо заполненного до отказа «взрывотой» бункера Дэлла обсуждался его же сад и новая баня, что воздвиглась после поездки в Финляндию, теперь Эльконто называл повстанцев «беленькими», а солдат «черненькими» - не иначе, как слишком часто играл с Ани в шахматы, теперь даже из рыжих глаз доктора ушла вечная скорбь о неспасенных пациентах, а на ее месте топтались веселые смешинки. И все, потому что под надежным плечом Лагерфельда укрылась хрупкая, сияющая довольной улыбкой черноволосая красавица Тайра.

Все довольны. Все не в одиночку. Почти все.

И хорошо ведь… Наверное.

И только он, Логан, грустит, но не на поверхности, а где-то глубоко – так, чтобы другим незаметно. Он, да еще Канн, который этим утром получил записку.

Целый день Эвертон ходил за ним по пятам, пытался выспросить, что в ней, но стратег лишь болезненно хмурился и молчал, будто страдал от донимающей сердце раны. Наконец не выдержал, открылся, показал написанное неровным и кренящимся вправо почерком письмо от некой Райны. Терпеливо ждал, пока Логан его прочтет, а потом затравленно спросил:

- Как думаешь, зачем она подписалась «Райна Канн»? Ведь она Вильяни? Была… Нашла себе другого Канна? Или же решила выказать принадлежность мне? А если так, то зачем?...

Логан не смог ответить. Но теперь, когда смотрел на молчавшего среди других Аарона, понимал, откуда у того на лице