– А вдруг он с Тиллем договорился? Если там, внизу, ы хоть пара ведьмариков – они нас по одному примут. Тепленькими возьмут – не рыпнешься! – запоздало спохватился Родион и шагнул к шахте, как бы в раздумье, не перерубить ли веревку тремя-четырьмя ударами ножа.

И Рине вдруг – впервые за все время, что она была в ШНыре, – захотелось очень сильно ему врезать. Так захотелось, что она стиснула рукоять шнеппера, чтобы выстрелить в Родиона, как только тот вытащит нож. Но Родион ножа не достал. Вместо этого он тряхнул головой и сказал, как бы удивляясь сам себе:

– Ладно, пусть лезет… Что-то я перегрелся.

«И я перегрелась», – подумала Рина, убирая большой палец с предохранителя шнеппера.

Минут десять она беспокойно ходила туда-сюда и смотрела на веревку. Веревка временами подрагивала. Это означало, что отец продолжает спускаться. Звуки, доносившиеся до Рины, были все теми же зудящими, засасывающими звуками болота. Она усиленно заставляла себя не вслушиваться в шепот радиостанций, зная, что он сразу усилится и она будет готова поверить в любой бред.

«С отцом все хорошо, – повторяла Рина. – Я должна отвлечься и думать о чем-то постороннем… Нет, неужели действительно в любой бред? Придумаю такой бред, в который поверить невозможно. Допустим, Ул – пришелец из космоса. И он хочет захватить человечество».

Рина, не удержавшись, послала эту мысль в шахту – и сразу же осознала, что Ул действительно пришелец! Он очень плотен и силен, но довольно неуклюж. Это понятно: ему пришлось формироваться в чуждой для него среде. А еще Ул телепат! Он управляет ШНыром, Кавалерией, Боброком. Они все – его марионетки! Люди думают, что делают что-то сами, а на самом деле они его рабы! Только она, Рина, еще сопротивляется.

В этот момент Ул вдруг вскинул на Рину глаза и, чуть помедлив, отвел их.

«Он узнал! Он понял, что разоблачен! Он же телепат!»

Задыхаясь от ужаса, Рина вскинула шнеппер, но Сашка, схватив ее за кисть, отобрал его.

– Успокойся! Отойди от шахты! С Улом все в порядке. И со мной, на всякий случай, тоже… – произнес он мягко, но настойчиво.

– Как ты узнал?

– Ты бормотала «Он зеленый, а я его не слушаюсь».

Веревка дернулась четыре раза. Потом провисла.

– Все в порядке. Он внизу! Я следующий! – Родион прицепил к веревке восьмерку с карабином и, взяв у Ромы поясную систему, нырнул в шахту.

– Вот как он! Прям даже не держится. Не, реально мужик автосохраняется, – сказал Коря.

– Что ж из того? Я тоже могу спуститься без рук и без ног. И даже без веревки могу. Зато с травмами! – отозвался Никита.

Спускаясь вниз по спирали, которой он почти не ощущал, Родион то нырял в полосу неизвестно откуда взявшегося света, то проваливался во влажную полутьму, то выплывал в серый промежуточный сумрак. Мелькания чередовались, завораживая его. Ему казалось, что он внутри огромной осы и видит ее бесконечные полосы.

«Наш мир, двушка и болото не до конца смешиваются… Они закручиваются в узел, но смешиваются не до конца», – сообразил Родион.

Он все еще был под действием слизи. К тому же мокрую повязку не надел и быстро надышался. Вонь, поначалу непереносимая, быстро стала привычной, и он перестал ее ощущать. Голова кружилась. Со всех сторон Родиона атаковали мысли. Они были такие скверные, что он кусал в кровь губы.

«Да, – успевал подумать Родион, из влажной тьмы выплывая в серую полосу, а оттуда в свет. – Все начинается со страшной, ужасающей мысли. Она вводит в шок. Так пугает, что думаешь, что ты сумасшедший. Будь я нормальным, она бы не возникла. Но это мысль не моя, а болота. Это его паутинки ищут во мне брешь. Не надо зацикливаться, а надо просто идти дальше».

Но несмотря на то что как шныр он все это понимал, Родион продолжал дышать болотом и наполняться раздражением. Он абсолютно уверился в том, что Долбушин в сговоре с Тиллем. Им нужны закладки. Потом Родион словно раздвоился, и пока одна его часть продолжала спускаться, другая обнаружила, что тоннеля больше нет, а он сидит в полутемном зале. Вокруг угадывается величественное, громадное пространство: потолок, люстра, сцена, дыхание жизни в затаившейся оркестровой яме. Но ничего не происходит, и Родиону становится скучно. Он понимает, что его пригласили на праздник, видимо в какой-то театр, но праздник задерживают и надо ждать.

Родион чувствует, что выходить нельзя, что вот-вот начнется, но ему не сидится на месте. Он вскакивает и выходит. Бежит, спешит, на что-то натыкается… Ага, вот и двери! Он выходит будто бы в фойе, но под ногами оказывается трава и земля. Слышен хлопок, несколько раз повторяющийся. Это поочередно захлопываются двери, ведущие в зал. Родион видит сквозь щели, что в зале вспыхнул яркий свет, гремит музыка. Такая радость прорывается оттуда, такой восторг, что Родион уже не понимает: как он мог оттуда выйти?! Всего минуту не дотерпел!

Он бросается к дверям, начинает трясти их – но поздно. Вход ему преграждает охрана.

«Куда?» – «Да я там был! Я оттуда! Позовите начальника охраны!»

И начальник охраны сразу появляется.

«Есть приказ – пущу! Нет приказа – не пущу!» – грохочет он.

По упорным лицам охранников Родион видит, что они не пропустят. Сгоряча он кидается куда-то, ищет лазейку, надеется, что пролезет через оркестровую яму. Где-то увязает, откуда-то скатывается, бежит. Повсюду тыкается – и везде закрыто. Внезапно он видит щель под стеной, вроде бы огромную крысиную нору. Сгоряча он ныряет в эту щель – и проваливается в жижу.

Там так плохо, что сознание Родиона совершает рывок. Жижа расступается. Родион видит ручей и бумажный кораблик, который быстро плывет по ручью и вдруг застревает между камнями. Родиону почему-то важно, чтобы он не утонул. Это вопрос жизни и смерти. Он молит, он плачет, страстно желает отвалить камень, чтобы кораблик сорвало с мели. И от мольбы, от плача камень чуть сдвигается. На волос какой-то, но сдвигается. Родион понимает, что нужно кричать и молить. Может быть, тысячу лет придется кричать, может, две, но камень будет побежден.

Внезапно Родион обо что-то ударился спиной и плечом, и ручей с корабликом исчезли. Кожа на левой руке у него была содрана. Кажется, он хватался за разогревшуюся веревку, направляя и замедляя свой спуск. Кто-то притянул Родиона к себе и отстегнул карабин. Перед ним стоял Долбушин и настойчиво разжимал ему пальцы, вытаскивая из них шнеппер.

– Ты надышался… Потом отдам! – сказал Долбушин.

Родион забормотал, заворочался. Сел к стене и обхватил голову руками, изредка продолжая вскрикивать.

– Тихо! – прошептал Долбушин. – Здесь кто-то есть! Я слышал голоса.

– Чьи?

– Кажется, Тилля. И еще чей-то… Может, растворенного. Ты будешь молчать?

Сделав над собой усилие, Родион кивнул. Отпустив его, Долбушин