– А если того бессмертия не существует? А есть только такое бессмертие? – спросил Ул.
Чувствовал, что нельзя говорить такое, что искушает, но все равно зачем-то ляпнул.
– Нет, – уверенно сказала Яра. – Митяй ее здесь оставил и сам не откусил – значит, это не такое бессмертие. Но если усомниться, что там, за Второй грядой, что-то ждет, тогда… – И Яра опять мелко дернула головой, точно досаждающих комаров отгоняя тревожащие ее мысли.
– А Долбушину, значит, можно? – спросил Ул.
– А? Что?
– Ты взяла эту сливу для Долбушина! – напомнил Ул.
– А-а-а… – протянула Яра, совсем об этом забывшая. – Да, точно… Для него. Ну, я не знаю, если честно… Он умирает. Пусть решает сам.
– Ладно, – кивнул Ул. – Надо идти!
– Куда?
– Возвращаться туда, откуда мы пришли…
– А вдруг там не окажется двери? Мы же не видели ее, когда нас выбросило. Дверь только ТАМ, – сказала Яра. О доме она вспоминала с ужасом. Возвращаться туда ей совсем не хотелось.
– Ты разбросала закладки. Возможно, что-то изменилось и с домом, – сказал Ул. – В любом случае надо рискнуть, чудо былиин! Я, понимаешь, пытаюсь тут свариться…
Яра с тревогой взглянула на него. Ул плавился даже рядом с водой. Долго ему не выдержать. Ей стало стыдно, что она совсем не вспоминала об Уле, занятая мыслями о закладке.
– Идем! – сказала она торопливо. – Надо проверить, есть там проход или нет. Если что – вернемся к озеру.
– Погоди! Я еще раз окунусь! – Ул бросился к воде. – Уф! Ну, теперь идем!.. И еще одно… Если вдруг со мной чего случится, вы возвращайтесь к озеру. Договорились?
Яра чуть не швырнула в него сливой бессмертия. Это было единственное, чем можно было сейчас бросить, не считая Ильи.
– Давай топай! Живо топай! Мелешь чушь какую-то! – взвизгнула она, и в голосе у нее появились истеричные интонации БаКлы.
Ул же, глядя на ее сердитое лицо, впервые понял, почему чаша подпустила к себе Яру и не подпустила его. Женщины, в отличие от мужчин, больше способны на поступок – внезапный, самоотверженный, мгновенно разрывающий все мелкие паутинки болота, которые, может, и опутывают их быстрее из-за более высокого уровня эмоциональности.
* * *Яра шла первой и несла ребенка. Ул за ней. С носа его каплями стекал пот, а лицо было красным. Временами он оглядывался, прикидывая расстояние до озера.
– Нет! Даже не думай! – говорила Яра. – Деревья же как-то проходили в тот подвал! Значит, проход есть!
И Яра, наклоняясь, высматривала на песке живые деревца. Они изредка попадались, но далеко не всегда куда-то брели. Многие просто стояли, раскинув тонкие веточки, и, расправив листья, ловили свет. Уж им-то не было жарко. Ул даже позавидовал.
– Может, их спугнуть? Потопать ногами? – предложила Яра.
– Ага, чудо былиин, блестящая идея! И они сразу побегут прятаться в недостроенную многоэтажку другого мира… Просто спрятаться под камень они, конечно, не сообразят.
Яра хотела ответить, но вдруг, вскрикнув, показала на что-то Улу. Недалеко от них они увидели Долбушина. Глава финансового форта сидел на камне и держал в руках растение. Двумя руками держал, как беспокойную курицу. Изредка растение принималось хлопать листьями и подниматься к небу, а с ним вместе приподнимался и Долбушин. Но все же для растения такая ноша была тяжеловата. Приподняв его метра на два-три, растение, утомившись, складывало два центральных крупных листа, а остальные мягко, как на парашюте, опускали его на землю.
Когда Яра и Ул приблизились – Яра подбежала, а Ул едва дотащился, – растение опять рвануло вверх.
– Не пугай его! – сказал Долбушин Яре.
– Я не пугаю.
– Пугаешь. Ты к нему наклонилась! Оно не любит затенения сверху. А вот когда берешь его снизу, оно не против.
Ул разглядывал растение:
– Как вы его поймали? Я видел такие прежде, когда на пеге летал. Но меня они обычно не подпускали.
– Само как-то вышло, – помедлив, отозвался Долбушин.
– Зачем вы его держите? – спросила Яра.
– Не знаю. Оно спасло мне жизнь. Теперь можно бы и отпустить, но я все как-то не решаюсь.
О своей схватке с Тиллем Долбушин не упомянул. Говорить об этом не хотелось, и вспоминать тоже.
Произошло же все так. Вместе с вцепившимся в него Тиллем Долбушин скатился в отверстую пасть провала и сразу потерял все ориентиры. Наверху что-то сухо лопнуло, дыра затянулась, и всякий свет исчез. Выпустив друг друга, они с Тиллем покатились куда-то вниз. Потом падение замедлилось. Что-то хлюпнуло под ногами, полетели брызги, и… опять стало светло.
Но свет был уже другим, не тем светом надежды, что наверху, а мертвенным, зеленоватым, и исходил из разлетевшихся капель вещества, которое они с Тиллем взбаламутили своим падением. Вещество это напоминало рыхлый жир или зеленый гель. Оно разливалось здесь повсюду и доходило до колена. Что это было за вещество и почему оно светилось – тревожно как-то, трупно, – Долбушин не знал.
Он сделал шаг, отодвигаясь от Тилля, и масса под ногами зашевелилась. От места соприкосновения его ног с жижей опять полился мертвенный свет. Долбушин различил кривой потолок и выщербленные стены. Похоже, это была подземная проточина – пещера, возникшая там, где болото, пытаясь прорваться из-за искажения миров, мало-помалу подгрызало Межгрядье.
Рыхлый гель хлюпал под ногами. Пах он очень мерзко, но было в его отвратительном запахе и нечто притягательное. Долбушин, хотя и пытался не дышать, вскоре начал получать тревожное, выжигающее удовольствие, сходное с удовольствием, которым эльб выжигает растворенного, когда гонит его на гибель. Но ведь удовольствие же! И в этом страшный тупик для человека. Тот самый философский парадокс пьяницы: «Я пью, потому что мне плохо. И плохо потому, что я пью».
Вначале Долбушин смотрел на рыхлую жижу с омерзением. Потом подумал, что можно не сопротивляться, а просто сдаться. Все равно им никогда не вылезти из этой осыпающейся пещеры. Пусть будет хоть это, потому что все остальное страшно и тупиково. Словно в затянувшемся сне сидишь в жутком месте, и все, что у тебя есть, это огромная коровья кость – единственная связь с действительностью. И ты упорно грызешь эту кость, боясь даже поднимать глаза, боясь увидеть что-то кроме этой кости. А там, по углам, шевелится что-то бесформенное, о чем страшно даже подумать, и потому ты уткнулся в эту кость – и грызешь, грызешь, и это будет тянуться целую вечность… И ничего больше нет, кроме этой кости и шорохов. Так пусть будет хотя бы кость… Без кости страшнее!
Что-то вразумляюще хлестнуло Долбушина по щеке. Растение, в которое он вцепился, падая в яму, и зачем-то все еще держал. Растению здесь активно не нравилось,
