Ипату – наверное, да. Как командиру. А Илоне?

На всякий случай я поднес штучку к уху. Ничего не услышал, предмет как предмет. Гладкий на ощупь и чуть теплый. Одно ясно: это не зародыш нового звездолета, во-первых, потому что они не такие, а во-вторых, с чего бы «Топинамбур» вздумал почковаться без приказа? Никогда за ним такого не водилось.

Я все-таки придумал, что делать: мысленно приказал кораблю превратить то кресло, в котором сидела Илона, в изолятор, но плохой, чтобы немножко тока он все-таки пропускал. Тогда Илоне будет не больно, если штучка ударит ее электричеством, но удар дарианка все-таки почувствует. Так и сделал, а потом кинул штучку Илоне.

На этот раз штучка упала ей прямо на колени, Илона взяла ее в руки – и ничего не произошло. Я немного повеселел, хотя пока так и не понял, что к чему. А Илона повертела штучку в руках, поднесла ее к уху и, наверное, как и я, ничего не услышала, а потом нерешительно погладила ее ладонью.

И опять ничего. Илона сидит и тоже не знает, зачем корабль отпочковал от себя кусок, который некоторых бьет электричеством, а некоторым позволяет себя гладить. Ну, кого он бьет, а кого нет, я уже догадался, а вот каково его назначение?

Ничего не придумал – прислонился лбом к стенке, чтобы корабль нашептал мне, зачем он отделил от себя штучку, да только зря. Молчал «Топинамбур». Может, слишком увлекся кормежкой, а может, не захотел разговаривать. Мне, правда, почудилось, что где-то вдали хихикнул светоносный, но мало ли что может померещиться. Для таких, как мы, он вроде бога, а разве боги хихикают? Это попы над ними хихикают втихомолку, а еще больше над паствой, что верит каждой сказке, а богам хиханьки как-то не к лицу.

Гляжу – Илона протягивает штучку мне: возьми, мол, и лицо у нее уже не такое каменное. Ага, думаю, подействовало. Этак она в конце концов простит Ипата, которого, по-моему, и прощать-то не за что. Но Илона, наверное, так не думает.

Я было хотел подойти к ней – всего-то три шага – и взять штучку, я даже встал, но как встал, так и сел. Штучка разделилась пополам. Быстро-быстро. В один момент она вытянулась в этакие песочные часы, в следующую секунду на ладони Илоны очутились уже две штучки размером поменьше первой, ну а в третье мгновение обе штучки подросли и стали того же размера, что и первая. То ли надулись, как кузнечные мехи, то ли, что скорее всего, поглотили сколько-то воздуха, да и достроили себя. То ли еще бывает – «Топинамбур» научил меня не удивляться таким вещам.

Илона ахнула и одну штучку уронила себе на колени, а другую – на пол. Только до пола та не долетела – остановилась в воздухе и вдруг взмыла кверху, где и всосалась в потолок рубки. Снова у нас одна штучка, а не две.

Тут-то до меня и дошло. А Илона держит штучку уже с опаской: а ну как это круглое не-пойми-что задумает втянуться не в корабль, а в нее, Илону?

– Спокойно, – сказал я. – Илона, не трусь. Это подарок тебе… ну и твоей планете. Береги его.

– Подарок?

– Ну да. Должен же Дар хоть иногда не дарить, а получать? По-моему, должен. Вот и светоносные так думают, и «Топинамбур» с ними согласен. Ты заметила, что наш корабль стал лучше, чем был?

Она подумала, кивнула в ответ и слегка передернула плечиками – наверное, вспомнила, как мы недавно удирали от планеты с материком в виде подмигивающего черепа. Хорошо, что не сказала об этом вслух, а то Ной опять ввернул бы про кудрявую собачку. Я искоса глянул на него – сидит мрачный и злой, будто в карты продулся. Ясно, что уже все понял.

– Ну вот, – продолжил я, – теперь и дарианский корабль будет таким же быстрым и прочным. Ты к нему поднеси эту штучку, он ее возьмет, всосет в себя и станет не хуже нашего «Топинамбура». – Тут я снова посмотрел на Ноя и добавил, не удержавшись: – Светоносные знают, кому делать подарки, а кто и сам все достанет…

Ной сжал губы в ниточку и ничего не сказал мне на это. Я почему-то подумал, что он размышляет о вселенской несправедливости: одним все, а другим шиш с маслом да еще электрический удар ни за что ни про что. Ну неправильно это! И куда в такой Вселенной деваться предприимчивому человеку?

Наверное, все это я просто вообразил себе. Чтобы Ной стал задумываться о справедливости и несправедливости? Вот уж вряд ли.

Зато Ипат пришел в себя и даже покряхтел для солидности, а на Илону все-таки старается не смотреть – конфузится.

– А каких потомков теперь будет отпочковывать «Топинамбур» – обыкновенных, как раньше, или улучшенных?

– Наверное, улучшенных, – сказал я. – А почему нет?

– Потому что не обязательно. Возьми и посади семечко манговишни – что вырастет? Дичка вырастет без прививки-то. Жесткая кислятина.

Может, он и прав был – по-фермерски-то. Да только меня все эти сельские дела никогда не занимали.

– А штучка на что? – нашелся я. – Она нам показала, что умеет делиться. Вот тебе и прививка! Сколько понадобится этого… как его… прививочного материала, столько и будет!

Ипат подумал, пошевелил бровями и согласился.

– А если так, – сказал Ной, которому, видно, надоело молчать, – то наша задача усложняется. Вербовать мы теперь должны не кого попало. Была охота отдавать «привитый» зародыш корабля за гроши!

– Ага, – сказал я, – иди поищи богатую планету, еще не включенную в империю! Устанешь искать.

– Есть одна мысль, – молвил Ной с самым загадочным видом.

– Это какая же?

– Недозрелая. Дозреет – поделюсь.

Я не стал настаивать. Уж если Ной собирается делиться с нами зрелыми мыслями и заранее сообщает о недозрелых, то это, по-моему, хороший признак.

А тут и Илона совсем ожила, даже порозовела. Но обратилась все же не к Ипату, а ко мне:

– Ты хочешь сказать, что «Топинамбур» будет передавать свои новые способности только тем кораблям, кому он сам захочет? Включая своих потомков?

– Ага.

– По-моему, это несправедливо!

– Тут дело не в кораблях, а в экипажах, – попытался объяснить я. – Каков народ на планете, таков, в общем, и экипаж. И корабль тут ни при чем, это все светоносные. По-моему, улучшенные корабли получат только те планеты, где живут хорошие люди. Что же тут несправедливого?

Ной громко хмыкнул. А Илона опять понесла насчет того, что любой народ в целом хорош, бывают только отдельные плохие люди… Ничем ее не образумишь, даже альгамбрийская тюрьма не вправила ей мозги.