Обдумав мысль со всех сторон, Роев пришел к выводу, что так оно, собственно, и есть, нейросеть и есть та аппаратура, что поддерживает жизнь в теле, только она внутренняя, а не внешняя, и это было крайне печально.
Когда вернулась Эхинацея после очередного своего вояжа, Владислав поведал ей о своих успехах и открытиях.
– Паршиво… – сказала она. – Но, похоже, что ты прав. Не зря ведь нейросети в зависимости от назначения добавляют людям те или иные характеристики: сила, скорость реакции, прочность костяных тканей и так далее. А как твой симбионт? Может, возложить поддержание жизнедеятельности на него? Он ведь, по сути, живой аналог нейросети… вплоть до того, что тоже усиливает костную ткань, реакцию, ускоряет очищение организма от токсинов…
– А мой симбионт дезертир, – хмыкнул на это Роев. – Стоит только телу начать откидывать копыта, как он начинает собирать манатки, чтобы искать новое пристанище.
– Паршиво… – повторила она.
– Но мысль интересная, – задумался Владислав. – Нужно над ней поработать. Может, удастся как договориться. Надо провести дополнительные эксперименты… Ну а ты как? Что-то тебя в этот раз особо долго не было. Возникли проблемы, или может, мне начать ревновать?
– Э-э… – аж опешила от такого наезда Эхинацея и как-то растерянно спросила: – К кому?
– Ну не знаю… может, тут свои киты водятся?
– Вот же ты…
– Или ударными темпами вырастила себе клона и гуляешь где-то, – прохрипел Владислав, когда его начало душить.
Удушение вообще стало любимой забавой Эхинацеи.
– Еще не вырастила.
– Как вообще успехи в этом направлении?
– Да я, собственно, вернулась больше для того, чтобы возвратить суррогатных матерей, они мне больше не нужны. Так что получи и распишись, они в целости и сохранности.
И прямо перед Роевым в каюте возникли два женских тела.
– Ты меня не провоцируй прелестями, а то не посмотрю, что они в бессознательном состоянии… сама ведь знаешь, сколько я тут один болтаюсь без женского внимания. Оприходую сразу обеих, аки спящих красавиц.
– Извращенец! – притворно возмутилась Эхинацея.
Про провоцирование, конечно, было лишь шуткой. Привлечь два обнаженных женских тела не могли, хотя бы просто из-за следов истощения. Кожа да кости. Причем на животе кожа была очень уж растянута, словно медуза какая-то расплылась, что говорило о том, что Эхинацея развивала клонов до максимально возможных размеров, прежде чем извлекла их из утробы и поместила в специальную биокамеру, для дальнейшего роста.
– Ты что, их совсем не кормила, что ли?
– Кормила…
– Ладно, сейчас отправлю их в медблок, разбужу медика, пусть он их подлатает и спать уложит. А ты рассказывай, что делала?
– Да ничего особенного. Решила в одном море устроить водорослевую ванну, а то биомассы для пропитания откровенно не хватает, и чем дальше, тем голоднее будет. А «Золотой рыбке» расти надо. Заодно и океан почистим от химии и металлов, что эти водоросли в себя впитают, – рассказала Эхинацея.
– А внимание к себе не привлечем? А то вот удивятся аборигены такому буйству природы. Ее понимаешь усиленно гнобят, травят почем зря, а она ведет себя словно удобрений добавили.
– Не думаю. Решат, что это естественный процесс, типа эволюционная мутация, так как водоросли я изменила местные. Удивительно, что они сами ничего подобного даже не пытались сделать, ведь затраты совсем небольшие. А там всяких рачков типа креветок добавим. Будет вкусно, питательно и полезно.
– Ну, тебе виднее…
24
Вновь начались опасные и утомительные эксперименты, вот только «уговорить» мозгового червя симбионта поддержать жизнедеятельность тела при выходе из оного души оказалось даже сложнее, чем, собственно, добиться этого самого выхода.
Симбионт был как-то завязан на ментальную составляющую души, и ее исчезновение приводило к тому, что мозговой червь решал покинуть носителя. При том, что даже очень тяжелое ранение, по сути смертельное, не провоцировало побег, а наоборот симбионт всячески пытался сохранить жизнь носителю. Это было явно инстинктивное поведение, а инстинкт – базовая программа.
«Если этот червь является разработкой древних, то они явно не доработали свое творение», – с раздражением после очередной неудачи думал Владислав.
– Или же все дело в самостоятельном эволюционном развитии организма в течение многих тысяч лет, неудивительно, что за это время какие-то заложенные функции были сброшены и организм вернулся к изначальной базовой составляющей…
Но в мире ничто никуда окончательно не исчезает, особенно если дело касается генетики. Так курицу вполне можно сделать вновь зубастой, какими были ее предки динозавры, которым зубы стали не нужны и остался только клюв. Так и тут, незадействованная функция скорее перешла в глубоко спящий режим, осталось ее только разбудить.
«Надо как-то убедить симбионта, что покидание тела душой это не смерть, а своего рода тяжелое ранение и что следует продолжать поддерживать жизнедеятельность тушки», – подумал Роев.
Это и составляло основную сложность, так как в псионическом плане мозговой червь практически не ощущался и на ментальное программирование не поддавался, что было в общем-то логично, иначе другой псион мог легко отдать приказ симбионту или через симбионта его носителю.
– Нужно выработать ему условный рефлекс, – предложила Эхинацея во время очередного возвращения.
– И как ты себе это представляешь? – спросил Владислав.
– Перед покиданием тела нужно нанести этому телу достаточно серьезное ранение…
– Чтобы симбионт занялся излечением и не обратил внимания на исчезновение души?
– Угу. Ну и чтобы он понял взаимосвязь между излечением ранения и возвращением души.
– В конечном итоге остановка работы сердца будет восприниматься им как ранение…
– Именно. Симбионт будет поддерживать работу сердца, «зная», что душа, в конце концов, вернется.
– Бр-р… – поежился Владислав. – Никогда не понимал мазохистов, а именно этим мне и предстоит заняться, причем в тяжелой форме…
– А никто не говорил, что будет легко.
– Да уж… Что ж, никаких других идей все равно нет, так что придется заняться дрессировкой мозгового червя, – согласился Роев.
Энергозатратные тренировки дико выматывали и удовольствия точно не добавляли, ведь приходилось наносить себе довольно серьезные раны, а Владислав к почитателям садо-мазо никак не относился, но мало-помалу через кровь и боль (заблокировать чувствительность не проблема, но тогда симбионт не воспримет ранение как серьезную угрозу жизни носителю) что-то стало получаться. И чем дальше, тем сильнее был прогресс в дрессировке мозгового червя.
Наконец настал момент, когда больше не требовалось наносить себе увечье. При выходе души из тела симбионт принимался за поддержание жизнедеятельности своего носителя. Это был один из самых непростых периодов жизни Владислава, хуже только операционные вмешательства, когда он был подопытным Эхинацеи, и то не факт.
Находясь вне своей телесной оболочки, Роев исследовал все закоулки корвета, куда в обычном состоянии даже и не подумал бы заглядывать. Более того, не всегда дотягивало ощущение пространства. При этом скорость перемещения из одного конца корабля в другой была практически мгновенной, и не требовались никакие лазейки, душа могла свободно проходить сквозь переборки, что, собственно, и служили ограничителями для
