Видя, с каким остервенением казахский султан бросается на врага, ойраты действовали с опаской. Чаще всего он отвлекал на себя сразу несколько джунгар, успешно защищаясь и нанося удачные ответные удары. Слой за слоем на лезвие султановского алдаспана налипала кровь павших от его рук врагов.
Но так не могло продолжаться вечно. Воины Батура, благодаря превосходящей численности, были свежее и дрались ожесточенно. Они могли затянуть битву хоть до утра.
Поняв, что ситуация складывается не в их пользу, Жангир окончательно перестал дорожить жизнью. Один плен он уже пережил, но оказаться в руках врага дважды — перебор, особенно для представителя столь благородного рода. Поэтому теперь он по-настоящему искал смерти: бросался в самую гущу неприятеля, нападал на тех, кто был заметно сильнее… Но получил лишь несколько незначительных порезов.
Внезапно заполненное шумом битвы ущелье оглушил многоголосый клич:
— Аруа-а-а-а-а-ах!
Жангир вздрогнул от неожиданности. Неужели Жалантос подошел так быстро? Нет, он должен появиться с другой стороны. Не успел султан обернуться, как оказавшийся рядом Аргынтай радостно прокричал ему в самое ухо:
— Султан, кереи вернулись!
Такого Жангир даже предположить не мог. Он был уверен, что после ссоры с Беимбетом нажил себе кровного врага. Впрочем, в сложившейся ситуации предводителю казахов было не до размышлений на эту тему. Как только конница кереев приблизилась, пехота сарбазов по команде расступилась. Вовремя подоспевшее подкрепление изменило ход сражения. После недолгого сопротивления ойраты начали отступать. Казахи воспряли духом и стали теснить врага к окопавшимся в горловине стрелкам. К закату солнца обе стороны вернулись на утренние позиции. К счастью, джунгары не рискнули продолжать битву в темноте, ночь временно развела противников.
Глава 43. О чем молчит хунтайджи
Приближенные правителя Великой степи Эрдэни Батура — влиятельные нойоны, с которыми он отправился в поход на непокорных казахов, за последние годы успели привыкнуть к переменчивости его характера. При дворе даже родилось неписаное правило, которое звучало примерно так: «Если хунтайджи зол, злись с ним заодно, злись на его врагов. Если хунтайджи молчалив и задумчив, думай вместе с ним, подскажи решение. Если хунтайджи рад, радуйся вместе с ним, смейся и веселись».
В данный момент нужно было думать. Сын Гумэчи Хара-Хулы пребывал в молчании. Размеренными движениями пальцев он перебирал длинные четки, которые всегда носил с собой. Другой рукой хунтайджи теребил кончик своей клинообразной бородки. Батур не был голоден, поэтому от вечерней трапезы отказался. Нойонам в таких случаях тоже не полагалось есть. Все ждали, что скажет правитель. В шатре царила тишина, нарушаемая только шумом снаружи. Ни один придворный не проронил ни слова с тех пор, как оказался на совете.
Собственно, совета никто не назначал — общий сбор произошел автоматически. Нойоны давно усвоили: после боя их суровому хунтайджи всегда есть что сказать приближенным. Каждый из них занимал не последнюю должность в войске. В шатре повелителя собрались сейчас все, за исключением сгинувшего в пучине первого столкновения бахадура Тэлмэна.
Нойоны усиленно пытались разгадать ход мыслей повелителя. С одной стороны, поводов для расстройства было несколько: чертов поединок проигран, ущелье до сих пор не взято, казахи продержались еще один день. С другой стороны, сегодняшние потери не идут ни в какое сравнение со вчерашними. Ойраты сумели подстроиться и повернуть навязанные противником правила себе на пользу. К тому же казахи, похоже, лишились главного козыря — ружей. Снаряды иссякли еще до окончания битвы. Это очевидно.
Так о чем же думал хунтайджи?
А Батур был немало обеспокоен. Прежде всего, тем, что в казахское войско пришло первое подкрепление. Опоздай оно ненадолго — и ойраты встретили бы свежие силы противника уже с другой стороны ущелья, где их конница обрела бы истинную мощь. Не исключено, что за ночь лагерь Жангира разрастется еще больше. Не об этом ли предостерегал его дух? Может, действительно не стоило сейчас соваться к казахам, чтобы прогнать их с богатых пастбищ?
И еще одна мысль не давала Батуру покоя: какого демона забыл в его стане манчжурский прихвостень Билгутэй? Неужели Абахаю необходимо знать, как кочевники воюют друг с другом? Вряд ли. Если б его интересовал только поход, он не стал бы навязывать своего человека. Вывод напрашивался один: Билгутэю поручено разузнать как можно больше об ойратском войске. Призрачный «братик» что-то говорил о манчжурских обезьянах. Только вот что?
Как ни старался Батур вспомнить, память предательски молчала. Перед глазами всплывал лишь полупрозрачный лик мерзкого головастика. Даже явившись в воспоминаниях, дух вызвал у него приступ животного страха.
Хунтайджи невольно передернулся, и тут ему в голову пришла одна мысль: «А не настало ли время вывести гадюку на чистую воду?»
— Билгутэй! — нарочито жизнерадостно позвал он.
— Я здесь! — с готовностью откликнулся нойон.
— Подойди ближе! Я хочу видеть тебя.
Билгутэй приблизился к невысокому деревянному трону и склонил голову в неглубоком поклоне.
— Не желаешь ли ты взглянуть на трупы наших врагов? — пристально глядя на перебежчика, спросил Батур. — Будет, что рассказать потом своему новому повелителю.
Чуть замявшись, Билгутэй ответил:
— Прости, Эрдэни, но я не понял тебя.
— Неужели с переходом на службу к Абахаю ты забыл родной язык? Может, мне теперь нужно объясняться с тобой по-манчжурски?
— Нет, я не забыл родного языка, — обиделся нойон. — Мне непонятен сам смысл твоих слов.
Хунтайджи усмехнулся в аккуратно подстриженные тонкие усики и продолжил:
— Смысл моих слов прост: я хочу предложить тебе отправиться на прогулку к ставке казахов. Своими глазами увидишь моего главного врага — Жангира. Передашь ему мое предложение. А заодно узнаешь, каково казахам пришлось сегодня. Много ли их осталось, ожидается ли еще пополнение. Если, конечно, ты…
— Если что? — не выдержал паузы Билгутэй.
— Ты волен отказаться, — спокойно объяснил Батур. — Ты ведь теперь на другом поводке, так что рисковать тебе незачем.
Лицо Билгутэя вспыхнуло. Когда же собравшиеся нойоны стали тихо давиться от смеха, он весь побагровел. При этом сам Эрдэни с плохо скрываемой усмешкой давал своим подданным негласное разрешение осмеять ренегата.
Опозоренный вельможа вскочил с места как ошпаренный.
— Никто и никогда не называл Билгутэя трусом! — завопил он. — И я не пес — ни для тебя, ни для Абахая!
— Сядь, Билгутэй! — прорычал хунтайджи, в одно мгновенье принявший совершенно другой облик. — Как ты смеешь повышать здесь голос! Либо ты возглавишь эти переговоры, либо тебя погонят отсюда как бродячую псину! Мне давно следовало поступить с тобой именно так.
— Да я…
— Говорить будешь, когда я позволю! — Нойоны притихли. — Я — правитель Великой степи, мои воины не боятся никого. И твоих манчжуров тоже. Можешь так и передать своему хозяину. А пока ты в моем распоряжении, будешь слушаться меня или убирайся прочь! Отправляйся к казахам и передай им мои слова…
Глава 44. После битвы
Странные чувства одолевали
