Самым странным в бессоннице были дружба и общение с людьми, которые бодрствовали и общались в чатах, проживая в самых экзотических часовых поясах. Второй самой странной вещью, связанной со старением, была жизнь с Сетом. Ее всегда печалили пожилые пары – мрачные молчуны. Это длительное молчание казалось безвыходным существованием. Она пообещала себе, что никогда не закончит свой век так: десятилетия старения, медленное угасание в компании тихого, пускающего ветры человека, ожидание, кто же первым сойдет в могилу.
Но теперь, превращаясь в старуху с поседевшими волосами и морщинами, она поняла всю ценность молчания. Ей не приходилось говорить с Сетом, так как в большинстве случаев она могла моделировать его поведение в своем сознании, знала, как он ответит практически на любую ее фразу, да и он знал о ней все. Они могли сидеть рядышком и не разговаривать. Молчание было не разделением, а близостью. Она замечала иногда, как он смотрит на нее и ухмыляется. Она ухмылялась в ответ. Эти ухмылки могли содержать больше сексуальных инсинуаций, чем самые похотливые моменты всей ее подростковой (что уж там говорить, довольно запутанной) жизни.
Третьей странностью был сам Сет, который, несмотря на свой сон победителя всех всемирных чемпионатов сонь, совершенно не чувствовал себя старым. Как-то раз она увидела, как он сидел на краю кровати, уставившись на свои голые ноги, бедра, серые, жесткие волосы, вены, обвислую, морщинистую кожу. Она вдруг поняла, что он плакал, что совсем не походило на Сета, которого она так успешно моделировала в своем воображении.
– Что случилось?
– Это не я. Я гораздо моложе. Когда я смотрю на себя в зеркало, то обращаю внимание на любую мелочь. Я не чувствую себя таким.
– Ты про свои волосы? Я могу познакомить тебя с доктором Вибулполпрасертом…
– Нет, при чем тут эти дурные волосы. Мне наплевать на мои волосы, я про вот это. – Он с силой похлопал себя по бедру.
– Не бей так себя, – она попридержала его руку.
– Ты не понимаешь. Словно другой человек глядит на меня в зеркало…
– Сет?
– Что?
Она долго смотрела на него, ничего не говоря. Видела, как его постепенно озаряет понимание:
– А-а.
– Ты понимаешь.
– Я понимаю. – Она медленно помогла ему опуститься на кровать и держала, пока он не заснул, дурында этакая.
Было 3:15 утра. Он снова спал. Она стала гораздо чаще заставать его за такими ночными посиделками. Из-за этого она волновалась, так как знала, что такое не узнавать человека в зеркале. Она понимала мучительное чувство неправильности. Часть ее хотела взглянуть ему в глаза и сказать, чтобы он, наконец, стал взрослым: если он желает испытывать дисфорию, то ему надо было родиться трансгендером и испытать на себе влияние целого мира, настойчиво утверждающего, что он является тем, кем себя, на самом деле, никогда не чувствовал.
Она знала, что эти разговоры будут совершенно бессмысленны. Боль оставалась болью. Все окружающие как намеками, так и в открытую говорили ему, что он уже не тот молодой человек, за которого пытается себя выдать. И Тэм понимала, что самое скверное заключалось именно в том, что его тело упрямо напоминало ему, что теперь это тело пожилого человека.
Она частично чувствовала последствия тех испытаний, через которые сейчас проходил Сет. Это временно. У нее они прошли, когда она была гораздо моложе. Она с легкостью приняла их, ведь она могла лучше маневрировать среди всех этих испытаний благодаря своим мыслям и гормональным режимам. Она и не думала уходить в отрицание, как Сет. Тот действительно выглядел как мальчик до тех пор, когда внезапно нахлынула старость.
Плотнее запахнув свой халат, она выкатилась в коридор, прислушиваясь к движению других людей, живущих в доме. Свет в коридоре был приглушенным, в окне виднелось безоблачное ночное небо, тронутое городскими огнями. Они были редкими и не могли заглушить своим светом сияние луны и россыпей звезд. Там, вверху, уже жили ушельцы, в том числе некоторые старые пердуны, знакомые ей еще со времен Тетфорда. Иногда она болтала с ними в чате, хотя высокие задержки делали такое общение, скорее, необычным явлением, чем светским трепом.
Все спали. Свет включился, когда она забрела в кухню: чуть ярче над поверхностями для готовки, чуть глуше над столами; дом предположил, что она хочет что-то приготовить, прежде чем сесть за стол, поэтому начал подталкивать ее к определенным действиям. Те места, где нужно было выполнить какие-либо работы, были подсвечены розовым светом, некоторые остывающие блюда нужно было поместить в холодильники, некоторые сковородки были выставлены вверх дном для сушки на большой поверхности для готовки и забыты. Дом знал, кто их здесь оставил. В случае необходимости жильцы могли ввести таблицы лидеров в категории «гуру по выполнению домашних обязанностей» и «уничтожители хаоса», которые бы отображались на всех интерфейсных поверхностях дома. В некоторых домах эти таблицы отображались на зеркалах ванных комнат. Жильцам приходилось сталкиваться с суровой реальностью разделения труда, выдавливая по утрам зубную пасту из тюбика.
Тэм и Сет были людьми «Б и Б». Людьми Лимпопо. Все, кто хоть раз в жизни соприкасался с Лимпопо, отказывались включать таблицы лидеров. Причина, по которой нужно было убирать за собой, заключалась в уважении к другим здесь живущим и создании места, где каждый может подойти к чему захочет и использовать это, не будучи вынужденным убирать хлам, оставленный другим жильцом. Если определенные места постоянно не обслуживались, оптимальным решением было выяснить, почему так трудно привести их в надлежащее состояние, а не как следует заклеймить позором тех людей, которые не делали того, что доставляло больше неудобств, чем удовлетворения.
Другие дома превозносили свою «экономику, основанную на репутации». Домашние хозяйства преемников Лимпопо были теми, что определяли хорошие стандарты жизни, стандарты, с легкостью бравшиеся на вооружение другими либо с треском проваливавшиеся. Однако в этих хозяйствах духи домашнего очага были лучшими, как в прямом, так и в переносном смысле. В доме последователя Лимпопо злость на своего сожителя означала возможность усовершенствования.
Она убрала сковородки и засунула остатки пищи в холодильник. Потом стояла и смотрела на целую стену упакованных контейнеров еды и ингредиентов.
– Что-то я проголодалась.
Дом знал, что это означало. Выдвинулся столик для закусок, на котором стояли три разновидности еды: мороженое с медовыми сотами и таким количеством имбиря, что можно было прямо здесь лишиться рассудка, – то, что она поглощала в совершенно
