Я слышу, как все прощаются. Стою за углом, нервно курю, сжимаю кулаки, потому что мне безумно больно. Больно, что в этот февраль, заканчивающийся дождями, я теряю всех, кто мне дорог.
К вечеру мы с Томасом сидим в конце коридора. Его голова лежит на моем плече, и я перебираю пальцами прядки темных волосах, периодически целуя парня в висок. Стараюсь вложить в каждый свой жест как можно больше нежности. А билет в кармане жжет, будто горящий кусок бумаги. Я бы правда мог его сжечь, остаться тут, но мой отец из-под земли меня достанет. Потому что я единственный наследник его фирмы, потому что я его лицо, а поэтому не могу опозорить еще больше.
Я сижу и молчу. Не могу сказать Томасу, что уже послезавтра исчезну из его жизни. Исчезну и, возможно, никогда не вернусь. Я молчу, потому что не могу сказать ему, как Арису, что найду его. Томми нельзя обмануть. Он поймет, что шанса вернуться за ним мне просто не дадут.
Мимо нас, шатаясь, проходит Галли. От него за версту разит алкоголем, сам он передвигается по стенке. Пьет еще с середины дня. Один, закрывшись в комнате. Сначала он неплохо держался, мы даже пересеклись в столовой, Поултер вместе с Минхо косо смотрели на нас. Впрочем, это их нормальное состояние.
А уже после полудня из комнаты, где еще вчера спал Арис, доносился звон битого стекла. А к вечеру Поултер явил всему корпусу свое пьяное до икоты лицо.
Я смотрю в отдаляющуюся сгорбленную спину и спрашиваю у кареглазого:
— Как думаешь, Томми, по кому именно он скучает?
Парень пожимает плечами.
— Кого он больше любил: Ариса или Терезу?
И Томас говорит жестокую, но вполне очевидную правду:
— Себя.
***
Я складываю свои многочисленные черные кофты и рубашки на дно чемодана. Туда же ложатся шприцы, жгуты, всё то, что Томми просил меня выкинуть. А я не послушал. Но и не использовал. Я оставляю на полках шкафов лишь футболки, которые принадлежат Томасу. Они затесались в мои вещи случайно, потому что я часто брал их у парня. У нас была привычка, которая со стороны может показаться глупой и слащавой, но мои кофты всегда смотрелись на Томасе, потому что ему безумно идет всё.
Я застегиваю чемодан, защелкиваю замок и выставляю пароль. Всё делаю четко и уверенно, не медля ни секунды. Кладу в задний карман джинс побитый айфон, но, подумав, оставляю его на столе. Чтобы не было соблазна позвонить Томми, ведь его номер я недавно внес в контакты. Чтобы не было желания вернуться.
Кому я вру?! Даже если я буду запивать воспоминания о нем алкоголем, если я буду обдолбан до невменяемого состояния, я буду помнить его. Даже через тысячи километров меня будет тянуть сюда, чтобы забрать Томми отсюда.
Я прохожу в его комнату, тихо открывая дверь, чтобы не разбудить. Карие глаза закрыты, и я из последних сил держусь, чтобы не поцеловать эти длинные ресницы, эти приоткрытые во сне губы, чтобы не коснуться родинок. Потому что если я сделаю это, то не смогу уехать. Останусь здесь, всего лишь отсрочив неизбежное.
Я подхожу к кровати и оставляю на ней пачку сигарет и зажигалку. Смотрю на Томми, чувствуя, как недавно появившееся сердце заменяется прежней образиной. Шепчу, хотя горло сдавило будто канатом, говорю эти слова, которые, наверно, больше никому не скажу:
— Я люблю тебя, Томми.
Я выхожу из его комнаты, беру чемодан и спускаюсь. Не оборачиваясь, даже не зная, что там, в небольшой комнатке, заставленной книгами, такой убранной, хотя последнее время мы жили там вдвоем, Томас не спит.
На первом этаже меня ждет водитель. Он держит в руках папку с моим личным делом, которую я хочу сжечь. Хочется разреветься, как ребенку, затопать ногами, но я равнодушно киваю водителю, накидываю поверх бежевой рубашки черную парку и выхожу навстречу холодному февральскому ветру. Сажусь в черный Mercedes, который привез меня сюда, в это здание, напомнившее мне впервые средневековый замок.
Мы едем, и за моей спиной остается целый эпизод моей жизни, остается вся боль, остается мое сердце.
Там остается Томми, моя вторая и последняя любовь.
Уже сидя в самолете я позволяю себе расплакаться, кусая губы и сжимая в руках края куртки и новый телефон, выданный мне водителем.
Айфон блещет своей новизной, и мне хочется выкинуть его к черту с высоты птичьего полета. Потому что контакты пусты, в них нет номера с нежной, пропитанной любовью подписью: «Томми».
========== Часть 22 ==========
кому-то фольга и бутылка,
кому-то нужна монета,
кто-то зависит от кокса,
кто-то — от человека.
наркотик бывает разный,
зависимость — точно так же,
ты скажешь «я независим».
поверь мне, зависим каждый
Хлопок двери звучит как выстрел. И убивает так же, как будто предназначенная мне в сердце пуля. Я сжимаю в руках одеяло, сворачиваюсь калачиком и пытаюсь осознать, что я теперь один. Снова.
«Я люблю тебя, Томми», — эхом звучит в голове.
Я касаюсь пальцами своей щеки, чувствуя слезы. Сколько же их было уже пролито в этих стенах только за последние дни? Сколько боли мы пережили здесь, вместе? А теперь я один, кутаясь с головой в одеяло, кусая губы, хрипя, а не всхлипывая, терплю пустоту между ребер. Эта пустота причиняет дискомфорт, давит, не дает успокоиться и дышать.
Я нахожу силы встать только на следующий день. На кровати я обнаруживаю пачку сигарет и зажигалку. Его. Держу их в дрожащих руках, как самое святое, а потом убираю в потайной ящик стола. Подальше, чтобы не видеть, чтобы не мучить себя. Мне совершенно не хочется подавать хоть какие-то признаки жизни, но я заставляю себя подняться, сходить в душ и посмотреть на себя в зеркало.
Ничего от прежнего меня. Пустая, изуродованная оболочка. Я прислоняюсь лбом к зеркалу и смотрю в свои покрасневшие глаза. Кажется, в левом скоро лопнет сосудик. Оттягиваю веко, замечая, какие синяки залегли на моем лице.
Следом я делаю то, что рано или поздно придется делать. Я одеваюсь, беру пакет для мусора и иду в комнату, где еще сутки назад был Ньют. Здесь все пахнет им: его сигаретами, его парфюмом.
Я подхожу к столу, беря в руки лежащий там телефон. Провожу пальцами по первой трещине. Она из-за того, что ему отрезали доступ к интернету, соц. сетями и прежним связям.
Провожу пальцами по вмятине на правой стороне панели. А это отец ему сообщил, что аннулировал карточку, которой потом мы равняли дорожки кокаина. Каждая царапина, каждый скол — маленькая история. Я вытаскиваю
