— У… — нижняя губа Терезы дрожит. — Уксус.

Я забегаю в комнату и падаю на колени перед лежащим на полу Арисом. Я слышу, как будто сквозь купол, что Томас орет на Агнес:

— Ебанутая! Хрен ли ты еще тут! Живо за врачами!

Брюнетка что-то лопочет о том, что нельзя, что ее брата заберут, что ей достанется. Но Томас, судя по звонкому звуку удара, бьет девушку по щеке. Возможно, подло бить женщину, но иначе она не успокоится.

Мне не до этого. Потому что в комнате воняет уксусом. В комнате, на полу, лежит Арис и в его левой, ослабшей руке бутылочка семидесяти процентной кислоты.

На тонких, бледных губах, кожа с которых медленно слезает, капельки крови. Она скатывается по подбородку на коричневую ткань толстовки.

Я кладу голову Ариса себе на колени и вижу в голубых ангельских глазах слезы боли. Мальчишка плачет, и слезы на его щеках смешиваются со слезами, капающими из моих глаз. Я сжимаю тонкую холодную руку, целую мокрый от испарины лоб. Арис хрипло дышит, его сгибает пополам на моих руках, он хрипит от боли и пытается что-то сказать, но не может. Видимо, ему повредило связки.

Томас садится рядом, забирая мальчишку из моих рук. Я не хочу его отпускать, не могу, но, кажется, Томми знает, что делать. И сквозь пелену слез я замечаю, насколько старше он сейчас выглядит. Он держит Ариса, чуть наклоняя вперед, когда мальчишку рвет кровью.

Я зажимаю рот рукой, сдерживая рвущиеся наружу позорные крики. В комнате стоит отвратительный запах уксуса, и я чувствую, как мне самому становится трудно дышать. Сердце бешено колотится, я протягиваю руку к Арису, касаясь его волос. Он что-то хрипит, потом берет трясущейся рукой мою, сжимая.

Я пододвигаюсь к мальчишке и, несмотря на просьбу Томаса не тормошить его, я беру хрупкое тело на руки и прижимаю к себе. Целую его в холодный висок, вытираю большими пальцами щеки и шепчу:

— Все будет хорошо, маленький, по какой бы причине ты это не сделал, прости меня. В этом моя вина. Прости, пожалуйста, можешь потом ударить меня, да хоть убей, только, прошу тебя, солнышко, выживи.

Я знаю, что уксусная кислота — это один из самых мучительных способов самоубийства.

Я понимаю, что Арис пытался убить себя, что сейчас он медленно умирает, и если чертовы врачи не придут сейчас, я потеряю это маленькое солнце, которое гаснет в моих руках.

***

Мы с Терезой сидим бок о бок на полу в коридоре. В медицинском корпусе все воняет медикаментами, запах хлорки щекочет ноздри, и мне безумно хочется чихнуть, но я не смею нарушать тишину, царящую здесь.

Глаза щиплет, и мне безумно стыдно за все выплаканные слезы, за показанную слабость. Стыдно, хотя Томми говорит, что стыдится здесь нечего.

Его в медицинский корпус не пускают, да он особо и не рвется сюда. Понятно, что с этим местом у Томаса связаны не лучшие воспоминания. Я же свое право остаться тут отвоевываю криками, руганью и матами.

И в итоге сижу тут, на холодном полу, бок о бок с Терезой, ожидая вердикта врачей. Эти коридоры не предназначены для ожидания, а потому тут не стульев, не висит табличка с надписью «не курить», тут нет окон и холодным светом мерцают люминесцентные лампы под потолком. Я достаю из чуть смятой пачки Kent одну сигарету. Брюнетка забирает ее из моих рук. Достаю вторую, чиркаю зажигалкой и шумно затягиваюсь, чтобы как-то разбавить гнетущее молчание.

Чиркаю еще раз зажигалкой, поднося ее к сигарете Терезы. Она откидывает волосы назад, закуривает и затягивается слишком глубоко, кашляя. Девушка делает это специально, чтобы через этот кашель, через эту резь от затяжек в легких почувствовать себя живой.

— Почему он это сделал? — все-таки спрашиваю я, стряхивая пепел на пол. Давлюсь этими словами, хочу расплакаться, забиться в угол. Потому что запах уксуса до сих пор стоит комом в глотке, потому что моя правая рука пестрит ярким синяком от холодной ладони, сжимавшей мою, когда Арису было безумно больно.

— Из-за тебя. Из-за меня. Из-за Галли. Из-за того, что моя мать позвонила и объявила, что беременна третьим, — девушка устало трет покрасневшие и опухшие глаза. — Понимаешь, моей матери далеко за сорок, у нее букет болезней, дочка-наркоманка, сын больной на голову…

— Он, в отличии от тебя, здоровый, — злобно огрызаюсь я, чуть ли не по животному рыча.

Тереза усмехается:

— Очень здоровый. Он мог вскрыть вены, мог наглотаться таблеток, но он решил выжечь себя изнутри кислотой. Ты же понимаешь, насколько это мазохистский способ свести счеты с жизнью?

Я молчу, затягиваюсь, слушаю, что дальше говорит Агнес:

— Его задело то, что ты с Томасом. То, что я с Галли.

Она обвиняет в первую очередь меня. Да, я виноват. И эта вина душит меня, сводит живот спазмами, заставляет руки неметь, и я роняю сигарету, тут же поднимая ее дрожащими пальцами.

— Почему ты спишь с тем же человеком, которого любит твой брат?

Я задаю этот вопрос, не желая знать ответ. Потому что мне противна сама мысль о том, что Арис уже вынужден бороться за парня против собственной сестры, отстаивая свое право на грубую, но какую-никакую любовь. Я не уверен, что Поултер испытывает хоть пятую долю тех светлых чувств, которые к нему питает мальчишка. Я не уверен, что Галли вообще умеет чувствовать хоть что-то, кроме злобы и желания причинять боль. Кажется, они с Минхо настолько побратимы, что даже по характеру одной масти твари.

— Я люблю Галли, — как-то неуверенно говорит Тереза. Сама не верит. А потому я чувствую ее ложь, витающую в воздухе.

— Врешь, — я с упреком качаю головой. — Ты не любишь его. Ты любишь разрушать, делать людям плохо, но самих людей ты не можешь любить.

— Твой папаша про тебя говорит так же, — зло выплевывает брюнетка. И тут же прикусывает кончик языка, роняет сигарету, закрывает рот руками, осознавая, что сказала что-то лишнее.

— Тереза, — шиплю, медленно поворачиваясь к ней. Тушу сигарету о подоконник, оставляя на пластике прожженный след. Беру девушку за плечи, сжимая настолько сильно, что она жмурится, сводит брови к переносице и выдает тихое сипение. Произношу по слову, выделяя четко каждое: — Это. Ты. Сдала. Меня. Отцу.

Я думал, что крот, сраная крыса — это Минхо. Я не откидывал вариант с Терезой, но и предположить не мог, что именно она причина половины моих проблем. Аннулирование карточки — это херня, мне тут деньги практически ни к чему в последнее время, а всё, что я успел потратить, обеспечило