Наши отношения странно смотрятся. Потому что сначала мы отдаемся друг другу до последнего вдоха, медленно, будто время — патока, текущая медленно, тягуче. Мы кусаемся, боремся за доминирование, ну и в любом таком «бою» всегда выигрываю я. Потому что Томасу нравится то, что я властен над ним, над его телом, над его душой.

Мы отрываемся друг от друга всего лишь на секунду, пока Томми стягивает с меня кофту, пока я расстегиваю на нем клетчатую рубашку, которая ему совершенно не идет.

И я, целуя мягкие, податливые губы, прохожусь кончиками пальцев по позвоночнику парня, чувствуя, как выгибается тело в моих руках.

Нам трудно передвигаться, путаясь в ногах, не разрывая поцелуя. Я чувствую, как начинает кровоточить небольшая ссадина на губе Томаса, и этот солоноватый металлический вкус крови будоражит сильнее алкоголя.

Мы вваливаемся в ванную комнату, оставив по пути сюда всю свою одежду. Томас ударяется локтем о дверной проем и смеется, пока я целую его в шею, в родинку под ухом, в родинку рядом с кадыком.

В душевой кабинке тесно, но мы умудряемся поместиться туда вдвоем. И когда рука Томми, слепо нашедшая кран, включает теплую воду, именно в этот момент страсть, разгоревшаяся из ничего, от прихоти и похоти карих глаз, утихает. Сменяясь нежностью, которая делает воздух в помещении теплее, а мои поцелуи и касания — еще более воздушными.

Я целую тонкие ключицы, пока руки Томаса цепляются за мои плечи, а его голова откинута на пластиковую поверхность душевой кабинки.

— Томми, — каждая буква его имени будто мармеладный вкус на кончике языка.

Вкус апельсинов и сигарет на его губах был всегда. И я никогда не устану целовать его, чувствовать и слышать, как сбивается его дыхание, когда я аккуратно подготавливаю его, почти не причиняя боли. Томас нарочно несколько раз пытался вынудить меня не любить его, не заниматься с ним сексом, а трахать. И все разы я пресекал эти просьбы на корню.

Томми ударяет случайно по пластику кабинки, когда я плавно вхожу в него. Правая нога парня обвивает мою талию, и мне приходится держать ее одной рукой, чтобы Томас не потерял равновесие и не упал. Потому что он и так скользит по стене, по кафелю от каждого движения.

Я ловлю губами тихие стоны-выдохи, я прижимаю его тело к своему, проникая глубже. Кладу руку на возбужденный член, проводя пальцами от основания до конца, обводя головку большим пальцем.

— О боже, — Томми выгибается, прижимаясь ко мне, кончает, уткнувшись горячими губами мне в шею.

Я сжимаю руками его бедра, надеясь, что на них не останется синяков.

Когда-то я ненавидел его. Когда-то я испытывал к этому человеку отвращение. Ненависть, которая превратилась в привязанность. В странную, отторгаемую обществом, нами самими, но в настолько крепкую связь, которая не разорвется, даже когда мы будем не вместе.

Я кончаю, как-то глухо рыкнув. Я обнимаю Томми так сильно, будто боюсь, что он сейчас уйдет. И я чувствую, как вместе с теплой водой по раскрасневшемуся лицу из карамельных омутов катятся слезы.

Мы стоим так еще долго, восстанавливая дыхание, обнимаясь. Не отпускаем друг друга, хотя от пара в душе уже ничего не видно. Мы не можем разжать руки. Потому что оба понимаем, что это, кажется, наш последний раз.

========== Часть 21 ==========

— Не бойся, я тебя держу.

— А толку, ты ведь тоже падаешь.

Сид и Ненси.

***

Пластиковая банковская карточка, обнуленная отцом окончательно с того момента, как я, скажем так, официально стал встречаться с Томасом, как-то странно плывет перед глазами цветными бликами. Такими же разноцветными пятнами блестит телефон на полу, куда я его кинул, когда пришла смс-ка от отца. «Любимый» папенька торжественно объявлял, что карта заблокирована, потому что я голубей, чем яйцо дрозда, а ему такой позор не в хер не всрался. Конечно, было написано не совсем так, но какая к черту разница?!

Томми сидит напротив меня за столом, положив голову на вытянутую правую руку. Я толкаю карточку пальцем к нему, наблюдая, как кусок пластика, расплываясь яркими пятнами, катится по столу.

Наверно, в том, что мы вместе вдыхали желанные дозы кокаина, наблюдая, как расширяются зрачки, как губы растягиваются в блаженной улыбке, есть доля романтики. Специфичной, конечно, но этого не исправить. Изначально что-то в системе наших отношений пошло не так, дало неисправимый сбой, который мы за призмой сменяющих друг друга событий просто упустили.

Томми что-то говорит, но я не слышу, потому что все звуки как-то странно смешиваются. Кажется, я балансирую на грани между реальностью и ярким миром кайфа.

Говорят, чтобы вывести человека из такого состояния, его надо окатить холодной водой, побить по щекам, в общем как-либо взбудоражить, растрясти. Бред. Ничего из этого раньше мне не помогало. Пелена кайфа после такого лишь уплотнялась.

Зато сейчас, чтобы оклематься, нам с Томасом хватило всего одного хлопка вечно открытой дверью моей комнаты. На кухню вбегает Тереза. По ее щекам катятся слезы, тушь размазана, волосы, убранные в высокий хвост, растрепаны. Руки девушки трясутся, она безуспешно пытается поправить на себе майку, поправить сбившуюся прическу, просто не зная, как еще ей унять дрожь.

— Ньют, Том… — голос ее вибрирует от страха, из горла рвутся судорожные всхлипы.

Я мгновенно вскакиваю из-за стола, даже не шатаясь, хотя буквально минуту назад перед глазами все плыло. Томас тоже встает, тут же подходя к девушке, пытаясь обнять ее. Она отталкивает его и, закрывая рот рукой, ревет.

— Эй, Тереза, ты чего? — я подхожу к девушке, и мы с Томасом переглядываемся. Я вижу в его глазах то же самое, что, наверняка, в моих: полное непонимание.

Наконец, сквозь рыдания девушка говорит:

— Ньют, спаси его.

Мое сердце ухает вниз. Я уже знаю, что она скажет дальше.

— Помоги Арису.

Я срываюсь с места, мгновенно обуваясь, даже не зашнуровывая кеды, хотя в спешке есть риск споткнуться и разбить если не все лицо, то нос точно, но меня это мало волнует. Я бегу по ступенькам, спотыкаюсь, слышу, как меня окликает Томас, и как за ним бежит Тереза. Она босиком, ее ноги звонко шлепают по линолеуму, она плачет, пытается схватить меня за рукав, но я отталкиваю ее руку. Что бы не случилось с Арисом, я уверен, что в этом виновата она. И я.

Я дергаю дверь комнаты на себя, но она не поддается. Тереза дрожащими руками пытается вставить ключ, но он не попадает в замочную скважину. У меня уже начинает дергаться глаз, когда Томас резко выдергивает из рук брюнетки злосчастный кусок металла и поворачивает его в замке.

— Что он сделал? — спрашивает Флечтер,