Мотаю головой. Не самое время придаваться депрессивным мыслям о собственном моральном разложении.

— Ты ведь понимаешь, что Томас уже свалил? — говорит Тереза, смотря на меня с каким-то не то презрением, не то отвращением.

— Ну свалил, и? — равнодушно пожимаю плечами и отпиваю кофе. Горячий американо без сахара обжигает небо и язык, и я чуть морщусь. Ни один мой жест, ни одно мое движение не выдает ту бурю эмоций, бушующих во мне еще с ночи.

От веселья я скатился до злобы и безысходности.

— Тебе все равно? — брюнетка смотрит на меня, будто пытаясь прожечь взглядом.

Не знаю, чего она этим добивается. То ли хочет увидеть мои искренние эмоции, чтобы я выплеснул их, как было в тот день, когда я избил Минхо. Но я лишь равнодушно пью кофе, потому что чаша эмоций заполнена лишь на половину.

Потому что ее осушила эта ночь. Когда я держал Томми в своих руках. Когда я был в нем. Когда…

— Ты понимаешь, что ты на грани исключения? — опять голос Терезы, разрывающий тонкую нить воспоминаний.

— Хватит ему на мозг капать, Тереза, — Арис раздраженно цокает языком. — Если на мед.осмотре у него найдут хоть какую-то долю наркотика в крови, то скорее всего переведут в реабилитационный центр. А не найдут — вычеркнут графу «наркомания» окончательно.

Сильно прикусываю нижнюю губу. Как бы то не было, я бессилен в данной ситуации. Тут решаю не я, не врачи, не даже сраная Ава Пейдж. Всё решает отец. И если ему кто-то доносит о Томасе и моем отношении к нему, то вопрос о моем пребывании здесь — это временное явление. Скоро мой папаша поставит мне ультиматум: либо я оставляю Томми, уезжая домой, либо Флетчер пострадает.

И срать моему отцу на то, что по судебному заключению я должен здесь провести минимум девять месяцев.

Я допиваю кофе и с хрустом сжимаю пластмассовый стаканчик в руках. Арис тут же забирает его из моей руки и кидает в стоящую в углу урну. Промахивается. Кусок пластмассы с глухим звуком падает. Я отчетливо это слышу, потому что гомон в столовой затихает, как это было тогда, на момент драки.

В помещение заходит Минхо. На его лице пестреют всеми оттенками желтого и синего синяки, моя губа начинает саднить, но я ухмыляюсь. Как-то злорадно, победно. Потому что я не просто умудрился его избить. Это была не просто победа в размахивании кулаков.

Моя победа заключалась в сегодняшней ночи с Томасом.

В том, что он остался со мной. В том, что я могу принять себя и его такими, какие мы есть.

А вот Минхо остался ни с чем. Ветер по имени Томми улетел из его рук в мои. Не знаю, надолго ли, но пока что я держу его, а значит этот раунд выиграл я.

Азиат подходит к нашему столику. Холодная рука под столом ложится на мою ногу.

— Ты чего? — тихо спрашиваю у Ариса.

— Не хочу очередного мордобоя.

Мальчишка умоляюще смотрит на меня, а его рука на моей ноге подрагивает.

Минхо садится рядом с Терезой, девушка смотрит на него так же враждебно, как и ранее на меня.

— Как дела? — мило улыбаясь, праздно интересуюсь у азиата. Для полноты картины очерчиваю пальцем контур своего лица, а потом ненавязчиво перевожу руку на него.

Лицо, покрытое ссадинами и синяками искривляется в ухмылке, и Минхо наигранно-слащаво говорит:

— Просто прекрасно. Твои дела как? Как Томми?

Слышать «Томми» от него — это все равно что показать красную тряпку быку. У меня тут же сжимаются кулаки, а ранее полупустая чаша эмоций наполняется до краев.

— Я даже не хочу слышать от тебя его имя, сука, — шиплю это и встаю из-за стола, закатывая рукава.

— Тихо, Ньют, — Тереза встает вслед за мной и ее рука, такая хрупкая на вид, а на самом деле вполне крепкая, ложится мне на плечо, опуская меня обратно на стул. — Ты и так нажил себе слишком много неприятностей.

Брюнетка коротко кивает головой в верхний левый угол. Под потолком, мигая красным глазом, висит маленькая камера наблюдения. Я не удивлен, такие развешаны по всем коридорам и кабинетам.

По кабинетам. Черт. Теперь понятно, кто слил моему отцу информацию обо мне и Томасе. Но меня не покидает точащее душу до основания ощущение, что та самая птичка, как обожает говорит мой отец, приносящая информацию на своем дохуя длинном хвосте, затесалась где-то среди своих.

Я даже не могу подозревать Ариса. Потому что это точно не он. В этом у меня нет сомнений даже на секунду.

Это вряд ли Галли. По сути, его волнуют только Агнесы, до меня и Томаса ему никакого дела.

Не знаю, какой толк от этого Терезе, но ее кандидатуру «крота» я не могу не рассматривать.

Ну и, конечно же, Минхо. У него есть мотив, он может извлечь из этого выгоду.

Тереза о чем-то говорит с азиатом. О чем-то явно неприятном, потому что я не слышу ничего из-за вновь появившегося гула голосов в столовой, но я вижу, как они с неприязнью смотрят то друг на друга, то на меня с Арисом. Последнему, впрочем, уже нет не до чего дела, он поглощает пирожные и запивает их сладким латте. Этот ребенок безумно любит сладкое. И это вызывает у меня легкую улыбку. Хоть что-то светлое в этом месте.

Правда оставаться ребенком в таком месте невозможно ни физически, ни душевно.

Неожиданно в кармане джинс раздается вибрация и нарастающий звук стандартного рингтона. Я слишком резко встаю из-за стола и вытаскиваю телефон. Коротко машу рукой Арису, и выхожу из столовой, принимая звонок.

— Ну что, сын, что ты надумал? Уже собираешь вещи?

Я останавливаюсь посреди коридора, замирая, будто меня окатили ледяной водой. Потому что ощущения холода распространяется от макушки до самых пяток.

— Что ж, молчи дальше. Но будь готов к неприятностям.

Я слышу гудки. Ударяю со всей силы в стену, чувствуя, как тонкий слой краски крошится под мои кулаком, а кожа лопается и начинает кровоточить.

Какой нормальный отец будет ставить ультиматум своему ребенку? Да никакой. Вывод, который я говорю изо дня в день: мой папаша — мудак.

Я позор для него, для его репутации. Я теперь оказался в ситуации, похожей на ту, что происходила с Минхо. Сын оказался геем. Вот только собственную голубизну я не отрицаю, не принимаю. Есть порок хуже этого: я наркоман. Я дебошир. Когда-то влиятельный папик, заставляющий людей умирать ради себя, ставящий на колени крупнейших бизнесменов, гребущий деньги нихеровой лопатой, не смог уследить за собственным сыном.

И если он заберет