Я убила лучшую подругу. А теперь я убиваю своего брата. Моя мания разрушения требует этого.

Вот только эта смесь не для Ариса. Для Ньюта. Потому что если она и не убьет его, то сильно покалечит. Коннорс исчезнет из жизни моего брата, который не вынесет этой потери. Уйдет следом.

Я вижу, как Галли закачивает жидкость в металлический шприц. Я беру его в руки.

И мне хочется вогнать это под вену себе. Но я не показываю виду. Я отдам это Ньюту. Потому что его ненавидит Галли. Потому что из-за этого дерзкого новенького он теряет Ариса. Моего братишку, которого я никогда не любила. Банальность: я старшая дочь. Нелюбимая дочь.

Я хочу разрушать. Делать больно. Потому что я… люблю Галли. Я делаю для него всё.

Сгорю в аду. За всё, что совершила. За всё, что совершу.

========== Часть 16 ==========

Наш первый раз за рамками романтики.

После того, что произошло в комнате, когда я уже морально настроился уезжать, я поистратил свой пыл с отъездом. С того момента прошла неделя. Семь чертовых дней, в течение которых я медленно умирал от усталости и головной боли. А еще от болезненного возбуждения по утрам.

Этот день не стал исключением, начинаясь так же, как и его семь предшественников. Сплю неспокойно, постоянно перекручивая простынь на кровати, сбивая подушку, потому что во сне подо мной прогибается тело, покрытое молочно-кофейными родинками и тонкими шрамами, смотреть на которые больно, даже осознавая нереальность происходящего. Просыпаюсь я в холодном поту, обнаруживая приподнятое одеяло.

Окей. Ладно. У меня подростковый организм, это ведь должно быть нормальным. Вот только перспектива опять прокрадываться в душ не радует. Но выбора нет.

Встаю, одергивая свободные серые штаны. Накидываю на себя огромное темно-синее полотенце, надеясь, что оно хоть как-то прикроет меня на случай, если на кухне опять будет сидеть Тереза или Арис, которые любят приходить с утра пораньше. Брат с сестрой живут по принципу: «Мы не спим, тогда какого хрена вы спите?!»

Я приоткрываю дверь, убеждаясь, что на кухне никого нет. В том числе и Томаса, с которым мы, как обычно, пересекаемся лишь на занятиях и ночью на кухне, когда я дописываю какие-либо конспекты или же редко, но метко заданную домашку.

Кареглазый пьет кофе, замучено смотрит куда-то мимо меня. Думает. Наверняка о Минхо, ведь именно к нему он ходит каждый вечер и каждое утро, хотя в мед. корпусе, насколько я знаю, мало кому разрешены посещения. Но меня не волнует то, что Томас пропадает надолго. В конце концов, я не имею права держать его рядом с собой постоянно. Просто как бы не было тяжело, я должен признать. Всякий раз, когда он уходит, я боюсь, что он не вернется.

Но Томас приходит. Замученный, уставший, хотя я, наверняка, такой же. Садится напротив меня, пьет кофе, от запаха которого меня уже тошнит, ест мармелад, который постоянно стоит в навесном шкафчике около холодильника. Я не разделяю его страсти к сладкому, потому что от еды, в принципе, меня воротит последнее время. И Томас все видит. Он всё знает. Потому что уже сам оставляет для меня блок с сигаретами, которые у него, кажется, имеются в нескончаемом количестве. Он все знает, но изо дня в день непринужденно спрашивает, как у меня дела. И всякий раз, когда я слышу эти два слова, мне хочется рассмеяться. До слез, до истерики, нервно, полусумасшедшим смехом. Потому что какие к черту дела, когда мы оба изводим друг друга? Доводим до немой истерики, до скуренной пачки сигарет за полдня, до полной изоляции от тех, с кем раньше общались. Его глаза напротив моих. Немая связь. Даже не искрит, как бывает между многими… кем? Мы не пара. Не любовники. Мы просто соседи. Просто два человека, запутавшиеся в причинно-следственных связях, в своей жизни, в себе.

Секунда. Из его рук выпадает кружка с остывшим кофе. Немое молчание прерывается тихим матом, щелчком моей зажигалки, голосами в коридоре. И так каждый раз.

Захожу в ванную, закрывая дверь на замок. Скидываю вещи на пол и включаю холодную воду. Риск заболеть больше, чем шанс унять возбуждение.

И как бы не было низко, как бы я не сгорал от стыда перед самим собой, но через несколько рваных движений рукой я кончаю, закусывая губу, чтобы не вырвалось тихое, на грани всхлипа, отчаянное «Томми».

И так изо дня в день. Закушенная, не до конца зажившая после драки губа, тихое «Томми», россыпь родинок во сне, случайные, «зависшие» взгляды по ночам. Я чувствую, как перехожу ту черту полного отрицания. Потому что стоит признать, что мне совершенно все равно, что я что-то чувствую к парню.

Влюбляются ведь в человека, а не в пол?

Вот только в Томасе так мало и так много вместе с этим от человека. А во мне… капля. Чертова капля человечности в море пороков и грязи. Да и как можно быть именно человеком здесь? Это не удается теперь даже Арису, отдаляющемуся от меня, приближающемуся к Галли.

Все, что было создано за мое пребывание здесь, рушится, сгорает, как подожженный соломенный домик.

Привычный распорядок: натянуть первые попавшиеся под руку вещи, взять тетрадки, пойти на занятия. Делаю все настолько автоматически, даже не задумываясь, что прихожу в себя только со звонком, обнаруживая, что третья парта по тому ряду, за которым сижу я, совершенно пуста. Совсем. Вообще. То есть ни телефона, который Томас частенько таскает с собой, хотя ему некому звонить, ни пенала с многочисленными ручками с немного пожеванными колпачками. Ни-че-го.

И мне хочется сорваться с места, побежать в комнату, в мед. корпус, хоть куда. В этот момент я ненавижу не только себя, не только Минхо, но и самого Томаса. Потому что я ненавижу это тянущее чувство страха в животе. Ненавижу за кого-то волноваться.

Всё, как обычно. Три урока. Столовая. Быстро поесть в обществе Галли, Терезы и Ариса. Есть и улыбаться. Залог успеха. И знать, что верят все, кроме голубоглазого мальчишки, незаметно для всех сжимающего мою руку под столом. Этот жест успокаивает не до конца, лишь на время, но дышать становится определенно легче. Отпускает, но лишь на пару мгновений, чтобы вновь нахлынуть новой волной боли и беспокойства.

После шестого урока я хочу сорваться с места, убежать, забиться в дальний угол и уснуть. Надолго. Без возможности проснуться. Потому что камень в животе не желает исчезать, давя до темноты в глазах. Но вместо