— Ты ничему не учишься?

Молчу. Курю. До срыва всего пара затяжек.

— Ничего, скоро мы тебя с матерью заберем оттуда. Не увидишь ты свою игрушку, Ньютти.

Я вздрагиваю. От этого, казалось бы, милого варианта моего имени по спине бегут мурашки. Потому что так называла меня Соня в то недолгое время, когда мы общались.

Вот только вместо нежности и тепла в этих шести буквах вся желчь, весь яд, вся фальшь, обращенные на меня.

Я не выдерживаю:

— Не уеду.

— Что? — переспрашивает отец, делая вид, что не расслышал. Что за тупая привычка этого маразматика?!

Я молчу. Не словом больше. Я не уеду отсюда. Один — точно нет.

***

Смотрю на время. Свой сеанс у Авы Пейдж я опять пропустил, но почему-то у меня такое чувство, что меня там ждут. Поэтому я натягиваю быстро джинсы, толстовку и кеды, и выхожу из комнаты. До кабинета идти всего пятнадцать минут, но за это время меня несколько раз охватывает желание кого-нибудь ударить, хотя кулаки ноют после произошедшего в столовой.

Потому что взгляды, странные, будто плюющие в душу, всюду. Каждый из учащихся смотрит, а я в ответ лишь тихо щелкаю зажигалкой и закуриваю. Коробочки противопожарной сигнализации моргают, но никак не реагируют. Прекрасно.

Я открываю белоснежную дверь кабинета, где пахнет чем-то приторным, цветочным. Тошнота подкатывает от этого запаха, но я лишь морщусь. Прохожу, сажусь. Психолог делает вид, что даже не заметила меня. Она внимательно рассматривает личное дело Минхо.

— Знаете ли Вы, мистер Коннорс, — меня припечатывает к креслу от этого официального обращения, — что Вас обвиняют не только в краже личной информации, но и в покушении на жизнь?

Усмехаюсь:

— Удивили ежика голой попой.

— Я попрошу Вас не шутить, Коннорс, потому что Ваши шутки могут обернуться судом. Хватит с Вас юмора!

Женщина встает, поправляет халат и подходит ко мне, близко наклоняясь. От нее исходит этот приторный запах, и я задерживаю дыхание, иначе меня вырвет на этот белоснежный до слепоты халат. Вообще, неплохо было бы напоследок поразвлекаться, заблевав собственного психолога, но не думаю, что этот номер стоит исполнять сейчас.

— Начнем с личных дел. Вы сфотографировали строго конфиденциальную информацию.

— Которая у Вас, — елейным голоском протягиваю вежливое обращение, — лежит на столе, доступная всем и каждому.

— Заткнись! — она замахивается, но рука останавливается, стоит камере в углу зажужжать, поворачивая свой стеклянный глаз в её сторону. — До тебя только одному человеку простили кражу данных. Ах, ты ведь уже знаешь, наш Том плохо прячет вещи, да.

Она довольно кивает, а я сжимаю руки в кулаки. Ехидна, смотревшая на меня из зеркала, воет, пытаясь вырваться. Запихиваю ее подальше.

— Так вот, — женщина начинает ходить по кабинету, сложив руки за спину, — этот маленький хам, лжец, эта мразь…

Я встаю, чувствуя, как ноют ребра. Стоило, наверно, осмотреть и эту часть моего бренного тела, которому столько достается. Ну хоть не за просто так. Подавляю желание рассмеяться. Я ведь защищаю Томаса, как рыцарь принцессу. Приду, обязательно расскажу ему эту шутку. Может, хоть он оценит специфику моего юмора. Если, конечно, он сейчас не с Минхо. Невольно тру не до конца зажившую скулу, разбитую губу, из-за которой не совсем удобно говорить. Но это меня не заткнет.

— Единственный здесь лжец, единственная мразь, — я подхожу к психологу, смотря на нее свысока. Как делал раньше почти с каждым, — Вы. Изменяете своему мужу, пишите ложные доносы, отправляете большинство учеников в психиатрию и позволяете убивать.

— Вы ходите по краю, Коннорс!

Горько усмехаюсь. Действительно. По краю. Вот только…

— Я всю жизнь по нему хожу.

***

Томас приходит, когда я складываю последние вещи в чемодан. На полке остается лишь шприц, который мне принесла Тереза. Кареглазый сначала удивленно смотрит, а потом подходит и обнимает меня сзади. Его руки, покрытые порезами, шрамами и родинками, обнимают меня за талию.

Я хочу обнять его в ответ. Но лишь сжимаю одну из своих черных кофт. Не могу его обнять. Он ветер. Он уйдет. Я не могу привязаться к нему.

Томми тихо произносит:

— Они не исключат тебя. Так что разбирай чемодан. И не уезжай, ладно? Пожалуйста. Тут плохо. Но ты нужен мне.

— Зачем?

— Потому что с тобой… правильно.

Я убираю руки Томаса. Поворачиваюсь к нему и как будто небольшой камешек из всей груды камней падает с груди, когда я вижу, что у него нет слез в глазах. Выдыхаю спокойно.

— Уйдешь же, — улыбаюсь, хотя скулы сводит от этой улыбки.

— Нет, — качает головой, смотрит своими карими глазами, зачаровывает. Они с Арисом умеют смотреть как-то похоже, так, что не отведешь взгляда. — Ньют.

Он берет меня за плечи и выдыхает мое имя мне в губы. От него пахнет не приторно, приятно, и я правда подозреваю, что Томас и Арис два чертенка, умеющих завораживать всем: внешностью, словами, непростым характером. Вот только в кареглазом черт не скрывается и шепчет:

— Я хочу тебя.

Комментарий к Часть 14

Простите, что так мало, учеба началась .-. Всем, у кого уже тоже трудовыебудни, желаю терпения!

========== Часть 15 ==========

Message To Bears — You Are A Memory

Мы разные. Мы как две стороны одной медали. Как противоположности, которые никогда не притянутся. Ромео и Джульетта, которых разлучит не семейная вражда, а моя порочность. Которых воссоединит не смерть, а… ничего. Потому что мы не сможем быть вместе. Никогда. Меня нельзя любить.

Шлюха. Мразь. Подстилка. Да. Я согласен слышать эти слова. Но, Господи, если ты есть, пусть он никогда не скажет этого. Я могу слышать оскорбления от кого угодно, но не от него.

Когда любишь это больно. Эта не та любовь, о которой хочется кричать на каждом углу, не та, при которой всегда хочешь рядом. Это все не то, не про меня, не про нас. Мне хочется оттолкнуть его, послать, хочется заорать: «Зачем ты спасал меня? Не лучше бы мне было умереть?!»

Ты бы не простила мне, мам, если бы я умер. Но ведь тогда я был бы с тобой, правда? А теперь…

Я столько раз пытался умереть. Столько раз глотал таблетки пачками, резал руки в надежде медленно и с мучениями изойти кровью. Я надеялся умереть всякий раз под Минхо от болевого шока. И знаешь, мам, мне не стыдно, что я стал таким. Потому что всё это привело меня к нему. К такому светлому, непорочному, немного сломленному, чуть сильнее, чем каждый из нас, а главное доброму. Его доброта удивляет. Она такая же солнечная и яркая, как