Из карих глаз льются слезы. Непрерывным потоком, без всхлипов, они льются так быстро, как дождь с осеннего неба.

— Что случилось, Томми? — я одной рукой стираю слезы с его лица, немного размазывая по нему кровь.

— Не отпускай меня, — тихо всхлипывает парень. — Пожалуйста, не отпускай меня к Минхо.

Это переломный момент. Тот, что решает все. Наша кульминация. Наше начало катастрофы.

— Что мне сделать? — мой вопрос звучит нелепо, но я должен знать.

— Замени мне его. Прошу. Я больше не смогу так. Я болен. Он мне помогал. Так помоги ты!

Столько отчаянья в этих словах, что я не могу. Просто не могу не сказать:

— Я буду рядом. Я буду с тобой, если от этого тебе станет легче.

Я хочу вложить в эти слова больше нежности, но мой голос все равно звучит немного грубо.

— Ты ведь понимаешь, что я хочу? — Томас, сглотнув слезы, смотрит на меня. Его карие глаза сейчас кажутся необычайно яркими от слез. Он смотрит на меня, а на дне этих глаз плещется похоть, постоянно присутствующая в нем.

Я понимаю, что ему надо. Понимаю, что сам подписал себе приговор.

Но я говорю «да». Потому что я не могу его потерять. И я готов потакать его прихотям, даже если он просто больной парень. Больной. Но, видимо, все же мой.

Потому что там, где у обычных людей сердце, у меня ненависть и любовь.

Комментарий к Часть 12

*(для тех, кто не в танке - это такой нож, когда раскладываешь, он реально напоминает бабочку. Ну это если быстро раскладывать)

========== Часть 13 ==========

Пятница. Никогда еще это слово не приносило столько облегчения и радости, сколько сейчас. И чихал я на Аву Пейдж, к которой мне сейчас идти на сеанс. Чихал я на Галли, косо смотрящего на меня, когда я на перемене в столовой подсаживаюсь к Арису. На весь мир я сегодня клал болт. Потому что завтра суббота. А это значит одно — сон. С. О. Н. Долгожданный и любимый. Всего три буквы, а сколько в них бесконечного смысла.

На радостях, что все более менее спокойно, я даже собираюсь идти в столовую во второй раз, после всех уроков. Звенит звонок с шестого, и я, сдав ноутбук и собрав тетрадки и ручки, стою на выходе из аудитории и жду Томаса. Парень нарочито медленно собирается, хотя всё можно сделать за минуту. Но нет, кареглазый медленно извлекает зарядку из лэптопа, медленно выключает его, хотя обычно мы все, будто запрограммированные роботы, одновременно просто захлопываем крышки. Но Томас сегодня почему-то до ужаса правильный. Лишь дождавшись, пока потухнет экран, он закрывает крышку, ставит аккуратно ноутбук в шкаф, предназначенный для их хранения. И даже у преподавателя сдают нервы ждать, и он просто выходит из кабинета, оставляя нас с Томасом наедине. Стоит только мужчине, ведущему у нас биологию, выйти, как кареглазый обессиленно падает на стул, закрывая лицо руками. Он подрагивает, и я боюсь, что он снова плачет.

Но стоит мне подойти поближе, как Томас тихо произносит:

— Не подходи. Пожалуйста. Не ты.

Конечно же, черт возьми, я подхожу к нему. Беру руки Томаса в свои и отвожу их от лица кареглазого. Его глаза затуманены, и я не могу понять, чем это вызвано.

— Не трогай меня, — тихо просит парень. — Я сорвусь. Я просил тебя удовлетворить мои желания. Но ты же не сможешь. Зачем ты сказал «да»?

Все эти слова он произносит с таким отчаяньем, что у меня невольно ухает вниз то, что должно быть сердцем. Моя ненависть. Моя любовь. Все резко бьет мне по грудной клетке. Я замираю, по-прежнему держа руки Томаса в своих.

— Ты ведь не гей. Ты ведь ненавидишь таких, как я. Так почему ты сказал «да»?

Я вздыхаю. Отпускаю его руки. Достаю сигарету, зажигалку. Щелчок. Затягиваюсь. Кидаю пачку ментоловых L&M на парту. Думаю, что сейчас Томас возьмет ее, но вместо этого я чувствую прикосновение к своему запястью. Сначала пальцы очерчивают тонкие шрамы. А потом Томас сжимает мою руку, и я не шиплю, не ругаюсь, хотя это больно. Останутся синяки. Но я лишь закусываю губу и прищуриваю глаза.

Кареглазый подносит сигарету в моих руках к себе и затягивается. Глубоко, так, что уголек на конце проползает половину своего пути. Томас привстает, и его рука, отпуская мою, перемещается мне на шею. Я знаю, что за этим последует. И сам поддаюсь вперед, убирая в сторону левую руку, в которой держу сигарету. Я обнимаю его правой рукой, не прижимаю к себе, лишь невесомо кладу ее на его плечи.

Этот поцелуй дымный. Потому что Томми выдыхает сигаретный, ментоловый дым на меня. И я прикрываю глаза, потому что его губы, отдающие горечью и апельсинами, накрывают мои.

И я зажмуриваюсь, потому что мы кусаем друг друга, пока целуемся. Он зажимает мою шею с такой силой, будто хочет одновременно прижать к себе и удушить. Пожалуй, если я умру в его руках, с привкусом ментола и апельсинов на губах, с сигаретой в руках и со шрамами там, где у обычных людей сердце, это будет самая красивая смерть.

О такой можно только мечтать.

Мы целуемся, и нам вполне хватает воздуха. Я не предпринимаю попыток отстраниться, когда рука Томаса проникает под мою кофту, оглаживая две ямочки на пояснице. Я не отстраняюсь, пока не понимаю, что его рука тонкая и холодная. Совсем как у Ариса. И это отрезвляет. Я быстро цепляюсь за темные волосы Томаса и оттаскиваю его от себя.

— Успокойся. Просто попытайся побороть себя. Я не буду с тобой спать, — я нарочно не говорю «трахать тебя», потому что это… грубо, да, блять, это действительно прозвучало бы так, — пока этого не захочешь ты, а не твоя треклятая болезнь.

Томас смотрит на меня, как забитый зверек, но я понимаю, что скрыто за этим взглядом. Желание. Чертово, затуманивающее настоящего Томаса, желание.

Сигарета внезапно обжигает мне пальцы, и я роняю ее на пол. Томас мгновенно тушит ее носком своих найковских кроссовок. Парень это делает с такой яростью, что я невольно отстраняюсь от него, но натыкаюсь на парту.

— Если я в конце концов уйду к Минхо? — внезапно спрашивает Томми.

Я качаю головой, ухмыляясь против воли.

— Дело твое. Никто не держит. Хоть сейчас.

Что это? Ревность или просто желание обладать целиком и полностью? Даже скорее обладать его душой, нежели телом. Потому что через его порочную сущность его легко прибрать к рукам.

А через его невинную сторону, если она осталась, там, где-то в темных