попала.

Ну, и в-третьих: зная время третьего налета, можно с уверенностью сказать, что при любых действиях командира отряда корабли бы его не избежали. Ситуацию с истребительным прикрытием мы уже разобрали, так что результат удара скорее всего также не изменился, но события бы произошли раза в два ближе к нашему берегу.

Анализ дальнейших действий командира дивизиона опять вернет нас к уже рассмотренным вопросам. Единственное, что заметно изменилось после второго удара, — это качество управления силами. Больше Г.П. Негода в свой адрес шифровок (по крайней мере, своевременно) не получал, хотя их ему посылали. Точно так же не доходили до адресатов шифровки с «Беспощадного». Таблица условных сигналов на период действий кораблей не составлялась, поэтому связь оказалась чрезвычайно громоздкой, она вообще работала с большими перебоями. Начальник штаба эскадры длительное время оставался в неведении относительно развития событий, так как развернутый в Геленджике узел связи не имел достаточного количества средств.

Завершая разговор о месте и роли командира дивизиона в описываемых событиях, отметим, что единственным решением, которое действительно предотвратило бы трагедию, могло стать прекращение операции после того, как стала очевидной потеря скрытности действий сил. Но, опять же, это с позиции сегодняшнего дня — а как бы отнеслись к такому решению тогда?

На примере данной трагедии рельефно видно, как советский военачальник оказался заложником ситуации, которую создал не он, а существовавшая система. Независимо от исхода операции (то ли комдив прервал ее еще после потери скрытности, то ли он бросил лидер в качестве приманки и вернулся с двумя эсминцами, то ли сам затопил еще один поврежденный эсминец и вернулся с одним кораблем), Г.П. Негода в любом случае был обречен оказаться в чем-то виновным. Причем предугадать оценку его вины в любом случае никто не мог. Его могли бы подвести под расстрельную статью за потерю одного корабля — и простить при потере всех трех. В данном конкретном случае рубить с плеча не стали, все-таки шел октябрь 1943 г. В целом разобрались объективно: Г.П. Негоду после выздоровления назначили старпомом линкора на Балтику, а службу он завершил в звании контр-адмирала.

Изменение условий обстановки в ходе проведения операции 6 октября не вызвало в штабах, руководивших силами, ответной реакции — все пытались придерживаться ранее утвержденного плана. Хотя после второго удара стало очевидным, что корабли надо в полном смысле этого слова спасать, так как за них взялись всерьез и сами они за себя постоять не смогут. Одновременно выявилась неспособность командования флота руководить проведением операции в условиях динамично меняющейся обстановки[88], адекватно реагировать на нее, поддерживать непрерывность управления силами.

Наверное, в этом и кроется главная причина катастрофы, а остальное — это следствия и частности. Здесь мы опять спотыкаемся о качество оперативно-тактической подготовки офицеров штабов, о неспособность их анализировать складывающуюся обстановку, предвидеть развитие событий, управлять силами в условиях активного воздействия противника… Если приобретенный опыт уже позволял органам управления в основном справляться со своими функциональными обязанностями по планированию боевых действий, то с реализацией этих планов все обстояло хуже. При резком изменении обстановки, в условиях цейтнота решения надо принимать быстро, зачастую не имея возможности обсудить их с коллегами, утвердить у начальников, произвести всесторонние расчеты. А все это возможно только в том случае, если управленец, какого бы масштаба он ни был, обладает не только личным опытом, но и впитал в себя опыт предшествующих поколений, то есть обладал реальными знаниями.

Что касается дополнительных сил, то если бы командующий флотом, как это требовалось, доложил о своем намерении провести набеговую операцию командующему Северо-Кавказским фронтом и утвердил бы у него ее план, можно было бы рассчитывать на поддержку ВВС фронта. Во всяком случае, понимая свою часть ответственности за результат, командование фронта не занимало позицию стороннего наблюдателя.

В заключение надо сказать о цене, которую заплатил противник за гибель трех эсминцев. По данным ВВС ЧФ, немцы потеряли разведчик, Ju-88, Ju-87 — 7, Me-109 — 2. По германским данным, установить точное количество потерь не представляется возможным. В течение всего октября 1943 г. участвовавшая в налетах III/StG 3 потеряла от боевых причин четыре Ju-87D-3 и девять Ju-87D-5 — больше, чем в любой другой месяц осени 1943 г[89].

После гибели последнего из черноморских лидеров и двух эсминцев в строю остались только три современных корабля этого класса — «Бойкий», «Бодрый» и «Сообразительный», а также два старых — «Железняков» и «Незаможник». С этого времени корабли эскадры Черноморского флота более в боевых действиях не участвовали до самого их окончания на театре.

К началу обороны Кавказа в составе двух бригад и отдельного дивизиона имелась 41 подводная лодка, из которых одна треть находилась в ремонте. Приказом наркома ВМФ от 10 августа 1942 г. все корабли свели в одну бригаду пятидивизионного состава (командир бригады контрадмирал П.И. Болтунов). Перенапряжение подводных сил в ходе обороны Севастополя привело к сокращению числа лодок, находившихся в море и в боевой готовности в базах.

Подводные лодки, ежемесячно находившиеся в море и в базе во второй половине 1942 года

Примечание: В графе «в готовности» показаны подводные лодки, находившиеся в боевой готовности к выходу, а также занимавшиеся боевой подготовкой.

1 сентября была произведена новая нарезка позиций подводных лодок в связи с ростом интенсивности морских перевозок противника, вызванных ходом военных действий на Кавказе. Участок от Одессы до Констанцы разделили на пять позиций, у Босфора выделили одну и на участке от Ялты до Керчи — две позиции. Из восьми указанных позиций систематически обслуживались шесть. В ноябре-декабре, учитывая активность перевозок на участках Сулина — Одесса — Севастополь, дополнительно установили еще несколько позиций.

Основным районом боевых действий лодок в период обороны Кавказа являлась коммуникация Констанца — Сулина — Одесса, характеризующаяся малыми глубинами (10–15 м), сравнительно большой минной опасностью, полным господством авиации противника и относительно сильным охранением конвоев кораблями ПЛО.

Здесь требуются пояснения. Во-первых, что касается глубин и минной опасности. Тут смотря с чем сравнивать. Если с условиями деятельности балтийских подводников, то согласитесь, что им было куда тяжелее. Что касается противолодочной обороны, то на самом деле она оказалась вполне адекватной советской подводной угрозе и даже немного отставала. Судите сами. Гидролокационных станций у обеих противоборствующих сторон не было. Вся противолодочная авиация на самом деле являлась разведывательной, имевшей на борту глубинные бомбы, то есть она не имела никаких средств для обнаружения целей в подводной среде, а потому могла бороться с подводными лодками только как с надводной целью. Гидрометеорологические условия театра с Севером или даже Балтикой сравнивать не приходится. Таким образом, условия деятельности подводных лодок на черноморском морском театре по сравнению с балтийским оказались куда более благоприятными.

С лета 1942 г. наши подводные лодки стали шире применять ночные атаки и залповую стрельбу с временным интервалом. Наряду с торпедными атаками использовали минное оружие. Всего за 1942 г. подводные лодки совершили девять выходов на минные постановки к Севастополю, Ялте, Феодосии и к побережью Румынии, всего выставили 176 мин ПЛТ-1. В 1943 г. количество минных постановок сократилось до шести, а выставленных мин — до 120. Причем, с одной стороны, количество подводных минных