– Могу я принять ванну? – спросила я, пока он собирал свои чашки и травы. Несмотря на усталость, мне страшно хотелось помыться.

– Завтра, – ответил он. – Настойка и чай вместе работают как снотворное. Освобождение от боли – это благословение, правда?

Глаза мои начали закрываться, голова опустилась на подушку.

– Но Аркус распорядился, чтобы я помылась. Разве вы не боитесь его гнева?

Он улыбнулся, положив руку на дверь.

– Есть вещи, которых я боюсь намного больше.

Через окно лазарет заливало яркое солнце, ослепляющее мои отвыкшие от света глаза. Долгое время в тюрьме я видела только его тусклые лучики из оконца, выходящего на северную сторону. Я превратилась в странного ночного зверя, который съеживался в бархатной тьме своего логова.

Теперь моё логово состояло из соломенного тюфяка, мягкого одеяла и тонкой, набитой перьями подушки. Казалось, что это сон: избавиться от холода, от боли, от обливаний грязной водой. Мой взгляд упал на табурет с миской каши, ломтиком сыра и стаканом воды. Откинув одеяло, я на четвереньках подобралась к табурету, щурясь от света.

Каша была густая и сладкая (не то что тюремная баланда), сыр соленый и мягкий – настоящее блаженство!

Насытившись, я вернулась в постель, когда вошел брат Гамут с чашкой целебного чая. Он наклонился, осторожно размотал льняные бинты на лодыжке – точь-в-точь, как это делала мама, когда лечила раненых мужчин, женщин или детей из нашей деревни. Сердце мое сжалось в груди, и у меня возникло странное чувство – мягкие прикосновения монаха напомнили мне прикосновения моей матери. Я отбросила эти мысли прочь и окружила себя стеной, которая так долго защищала меня от горя.

Когда он закончил, я снова подняла тему ванны – горячей ванны. У меня было мало сил, и я не смогла бы сама нагреть воду. Старую металлическую ванну принесли два монаха – высокая худощавая женщина и толстяк – оба подозрительно смотрели на меня.

Я сделала вид, что не замечаю их косых взглядов, пока они носили ведра с замечательно горячей водой и выливали их в ванну.

– Не мочите лодыжку, – предупредил брат Гамут перед тем, как покинуть лазарет.

Медленно я погрузилась в ванну, и от тепла кровь моя запела. Мой дар, ослабевший от плохой еды, сырости и отчаяния, вырвался из сердца. Положив больную ногу на край ванны, я намылила губку мылом. Меня терзали противоречивые чувства. Легкость и свобода – слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Когда я вылезла из ванны, вода в ней потемнела от грязи. Я опёрлась на ванну, чтобы обтереться. Брат Гамут оставил мне стопку скромной одежды. Надев простое бельё, коричневую рясу и кожаные сандалии, я вздрогнула, ощутив контраст между моей чистотой и вонью от сброшенной одежды. После месяцев тюрьмы мое простое голубое платье и нижнее белье превратились в кучу рванья. Я подняла вещи и двинулась к жаровне у дальней стены, затем передумала и направилась к двери.

У меня в голове возник лучший способ избавиться от всего этого.

Повернув ручку, я остановилась. Можно ли мне выходить? Что они сделают, если я нарушу их правила? Тюремные охранники боялись прикоснуться ко мне, но Аркус уже не раз угрожал мне. Холод защитит его от моего жара, и он мог тоже оказаться жестоким.

Дрогнув, я все равно толкнула дверь. Я не позволю страху управлять собой. Я больше не в тюрьме, а если они начнут обращаться со мной как с пленницей, я убегу, как только достаточно окрепну.

Я шла по коридору, избегая любопытных взглядов монахов и опираясь рукой о холодную каменную стену, проклиная собственную слабость. Я напомнила себе, что вчера я не могла даже встать. Так что прогресс был.

Вскоре я нашла дверь, которая вела наружу. Когда я переступила порог, мои легкие расширились, вбирая свежий аромат сосен. Я закрыла глаза и подняла лицо к небу. Как много времени прошло. Я и не понимала, сколько пропустила солнечных дней и как скучала по бодрящему чистому воздуху.

Проглотив ком в горле, я пошла дальше. Снег в основном уже растаял, оставались лишь небольшие сугробы то тут, то там в тени. Аллея высоких фруктовых деревьев привела меня к мелкой речке, журчавшей по гладким камням и исчезавшей в высокой траве.

Мне хотелось скрыться из виду, не приближаясь к сухим веткам и траве. Под маленьким деревцем на берегу лежало несколько плоских камней, вероятно для того, чтобы в теплые дни можно было стирать прямо в речке.

Я положила на камень то, что осталось от моей одежды. Утро, когда я надела ее, было худшим в моей жизни. Хоть я и старалась выкинуть эти воспоминания из головы, по ночам они все равно возвращались. Я не могла избавиться от прошлого, но я могла уничтожить то, что напоминало мне об этом. Подняв ладони над обрывками одежды, я закрыла глаза. Вокруг моего сердце образовалось кольцо тепла. Пусть оно накопится. Нужно терпение и осторожность. Так учила меня бабушка. Подожди, пока оно не начнет искрить, затем укрощай и контролируй.

Контролировать у меня не получалось никогда.

Я призвала на помощь весь жар, который чувствовала внутри, который так надолго был загнан под кожу, и ощутила легкое покалывание под грудиной. Страх. Жгучая ярость. И я выплеснула все это из себя, как масло для лампы, готовое воспламениться.

Мне нужно было почувствовать что-то, что заставило бы меня вспыхнуть. Я представила себе, как сжались руки мамы, как она побежала к капитану, как сверкнул его меч в свете костра. Мое имя у неё на устах.

Она нуждалась во мне, а я слишком поздно нашла огонь.

Если бы я только знала, как контролировать свой дар. Если бы я научилась пользоваться им, несмотря на ее уговоры.

Это моя вина. Я виновата в ее смерти. Я виновата в том, что сожгли мою деревню.

Я рухнула на колени, мои ладони упали на плоский камень. Воспоминания подействовали как искра, попавшая на сухой хворост. Жар рос слишком быстро, бесконтрольно, выплескиваясь из ладоней на грудь и на одежду, жадно поднимаясь вверх, пока всю ее не поглотило огнём. Чтобы поджечь кожу Огнекровного, требуется невероятный жар, но сейчас мне казалось, что пламя пожирало меня живьем, выжигая глаза, вырывая воздух из горла. Казалось, что я снова у себя в деревне, и на меня со всех сторон надвигаются факелы.

Кулаки сжались. Спрячь свой жар. Контролируй его. Управляй им. Но огонь не подчинялся мне, им нельзя было управлять. Горящая одежда запуталась вокруг моих ног, и я рухнула на землю, мой рот открылся в молчаливом крике.