Битва заканчивалась.

– Нам придется уйти, так и не узнав, кто победит, убийство или поэзия, – сказал Луис.

– То, что началось с одного убийства, заканчивается другим, – сказал Мигель.

– То, что случилось благодаря предательству, порождает предательство, – добавил Луис.

– Что-то идет не так, – снова проговорила Клара.

– Что-то идет не так, – сказал Солон.

Сандро Ченти встал.

Переданная Тагором сцена у замка де Йепес менялась.

Озеро горело.

Яростные языки пламени вздымались над водой, и по мере того как они с ревом распространялись по поверхности, мир заполнялся – да, мир становился более полным и плотным до такой степени, что панорама, перегруженная городами, домами, заводами и толпами, проходящими с полным безразличием к окружающему, вызывала удушье.

Луис и Мигель исчезли. Сандро зашатался.

Он рухнул на пол храма.

Все кинулись к нему, а Мария и Клара, встав на колени, взяли его за руки.

Его сжигала лихорадка.

– Он умирает, – сказала Клара.

Густаво, Солон и Тагор резко выпрямились и окинули взглядом вселенную – бросив в битву все могущество их духа гигантов, они обыскивали вселенную силой чая, не пропуская ни пяди, ни тропы, выглядывая любое семя предательства, любую прореху, через которую утекает сила, любое содрогание грезы.

Всегда именно провидца убивают первыми же выстрелами. И, падая в снег, понимая, что умирает, он вспоминает об охотах своего детства, когда дед учил его уважению к косулям.

Кто сказал мне это? – подумал Петрус.

Потом вспомнил.

– Это писатель, – сказал он.

И тоже встал на колени рядом с художником.

– Дай ему снега, – велел он Марии.

Она посмотрела на него, не понимая.

– Он умирает, – сказал Петрус. – Дай ему успокоение снега.

– Он не может умереть, – сказала она.

Сандро открыл глаза.

– Малышка, вот уже десять лет, как ты рядом всякий раз, когда я воскресаю и умираю, – прошептал он. – Сколько еще это может длиться?

С усилием он добавил:

– Я жил лишь ради этого покоя.

В Храме Туманов пошел снег, налетело дуновение, и в мыслях мелькнул образ косули на опушке заснеженного леса, потом водопада спелых слив в летнем саду.

Воздух снова стал неподвижным.

– Он мертв, – молвил отец Франциск.

Медленно падал снег.

По новому мосту, как ящерицы, побежали золотистые трещины.

– Какими же мы были слепцами, – сказал Тагор, – враг с самого начала обыграл нас.

– История пишется не желанием, а оружием отчаяния, – сказал Петрус. – Серый чай смертелен.

Кем надо быть – ясновидящим или слепцом, чтобы расстроить козни судьбы? Из всех именно Петрус предчувствовал, что самое для нас важное мы понимаем в последнюю очередь, – утомленные, мы видим прежде всего несущественное, в сети которого и попадают наши надежды, а мы, не замечая, проходим мимо сада наших душ. Серый чай смертелен. Согласившись, чтобы он управлял их видениями, Кацура и Нандзэн обрекли себя на гибель. Активировал ли Элий его токсичность в самом конце, или же так было задумано с самого начала? Слишком поздно искать ответы на загадки. Враг предпочел самоуничтожение победе альянса. Все, кто пил серый чай, умрут сегодня, враги и союзники, смешавшиеся в финальной трагедии.

Почему некоторые рождаются для того, чтобы нести бремя других существ? Таково наше царствие и наш доступ, наше служение, которое воплощает в жизнь силы смерти, их владения и наследство. Эта вечность и ответственность отныне возложены на вас, потому что сегодня вы выпили тысячелетний чай.

– Кто это сказал? – подумал Петрус.

Потом он понял.

Выпившие тысячелетний чай выживут, поборов яд, потому что с того момента их мертвецы всегда рядом с ними. Благодаря тому, чем одарил перевозчик из Южных Ступеней трех эльфов, едва выбравшихся из своего Сумеречного Бора, Петрус, Паулус и Маркус продолжат жить.

Те, кто не пил его, умрут.

– Мы потерпели крах, – сказал Солон.

– Нет никаких пророчеств, – сказал Петрус, – только надежды и мечты.

– Те, кто выпил тысячелетний чай, будут жить, – сказал Тагор. – И возможно, наши дочери, которые принадлежат сразу обоим мирам.

На полях обоих миров воскресшие исчезли, а бойцов каждого лагеря пожирал невидимый огонь. Слышались крики страдания, и Тагор на мгновение задержал видение, пока ужас этого зрелища не уступил место озеру в Эстремадуре. Пожар стих, и бурая грязь, мерзость, заполонившая черные воды, выползала на берега озера. Она распространялась по миру – по земле и по воздуху, под слоем почвы и в слоях неба, отравляя поля и облака на столько лет вперед, что их было не сосчитать. Деревья плакали, и они услышали, как от прозрачной ткани дороги поднимается мучительный погребальный стон. Наконец воскресшая листва начала медленно таять, пока окончательно не исчезла с глаз.

– Люди узнали о нашем присутствии, – сказал Солон.

– Каким будет исход войны? – спросил Алехандро.

– На земле опять начнутся бои, – сказала Мария.

– Чай прожил свое, – сказал Солон, – и у нас больше нет возможности влиять на ход истории.

– Возникнут новые лагеря, – сказал Тагор.

– Храм будет стоять, – сказал отец Франциск.

– Отрезанный от своих туманов, своих мертвецов и своего моста, – ответил страж.

Когда смерть приближается, только озеро может от нее отвлечь. У каждого в глубине сердца есть такое озеро, которое несет в себе радости и страдания детства. Оставаясь в недрах души, оно обращается в камень, пока очарование встречи не вернет ему текучесть жидкости.

К Хесусу пришли картины высохшего озера, где столько мучился его отец и уходящие в века династии нищих рыбаков; вернулся вкус предательства и искупительное облегчение ноши; вернулись войны, которые он вел как сын и как солдат, их безрассудность и крест; он посмотрел на Марию и увидел камни, превращенные туманами в жидкость. Под конец все стало пустотой и чудом, подумал он, значит нужно умереть, чтобы понять обнаженность без страдания? И всем сердцем, отныне освобожденным от угрызений, он порадовался тому, что уходит к духам отцов, к великому Эжену Марсело, который любил свою жену, как возжигают восковую свечу, и ко всем, кто еще до него узнал успокоение встречи.

К Алехандро пришел образ спокойного тенистого озера Луиса, где молятся люди, которые хотят жить и любить. Я молил всю жизнь о спасении для моих мертвецов, а они спасают меня в час смерти. Он увидел чашу, в которой отразилась простая смиренная жизнь, вспомнил о присутствии эльфов в туманах, посмотрел на ту, которая возвысила его до любви, и услышал последнее послание тех, кто ушел до него. Пустота и чудо, пробормотал он. Идея всегда берет верх над оружием, и, что бы ни думал об этом Луис, поэзия – над убийством.

Любой настоящий рассказ есть история того, кто отказался от скорби в себе, чтобы принять головокружение другого, а добровольное отречение от себя позволяет наконец открыться для чуда существования. Хесус Рокамора и Алехандро де Йепес сбросили свое бремя. Они посмотрели на женщин, которых любили.

В этот час, когда рушились мечты и обе молодые женщины не знали, будут они жить или умрут, они и сами преобразились. Произошедший в них из-за войны взаимообмен – переход к Кларе