– Похоже на картину, написанную тушью и хрусталем, – сказал Паулус, вырывая двух остальных из оцепенения.
– Говорят, ясность мрака не имеет себе равных, – ответил Маркус. – Я понимаю, чем так гордятся эльфы Рёана.
И правда, бродить по улицам этого города было духовным опытом высочайшего уровня, как заявил Петрус в первый вечер, сидя за кружкой меда с куда более тонким вкусом, чем в других провинциях. Незадолго до этого они прошли мимо сада, где на квадрате черного песка рос один-единственный померанец, чьи маленькие белые цветы, выделяясь на фоне темных туманов, походили на звезды, затерянные в ночном эфире. Их аромат, который Петрус вновь учуял в своей кружке меда, чуть не свел его с ума, и все остальное было не менее прекрасно в этом гостеприимном чудесном городе, откуда друзьям не хотелось уезжать.
– Рёан, на мой взгляд, действует как фильтр, сквозь который все видится более резко, – добавил Петрус.
Он не знал, откуда ему в голову приходят подобные мысли, но всякий раз, когда одна из них посещала его, она казалась правильной и близкой, и он делился ею со спутниками.
– Это все из-за тысячелетнего чая, – заявил Паулус, ставя свою кружку. – С тех пор мы живем с нашими мертвецами, или они живут с нами, уж не знаю, и они возвышают наши потаенные мысли.
Накануне отъезда они вышли в теплые сумерки. Прогуливаясь по берегам реки и погружаясь в течение времен года, деревьев и гор, о которых нашептывал поток, они неожиданно встретили знакомца. Только когда эльф, поравнявшись с ними, вдруг ему улыбнулся, Петрус, отяжелевший от избытка флердоранжевого сиропа, которым он злоупотребил за ужином, узнал золотоволосого ангела из Ханасе, с кожей еще более нежной и глазами еще более синими, чем раньше, теперь уже ставшего юношей столь ослепительной красоты, что Петрус лишился (почти) дара речи.
– Я встретил вас накануне отъезда из Рёана, – сказал эльф, улыбаясь, – и вижу в этом перст судьбы.
Все трое любезно раскланялись.
– Куда вы направляетесь? – спросил Паулус.
– В Кацуру, первым же фарватером на заре, – ответил тот, превращаясь в вепря столь грациозного, что напоминал скорее оленя. – Меня недавно приняли в команду садовников Совета, – добавил он с гордостью.
– Вот уж совпадение, – сказал Петрус, – я тоже работаю в высшей палате.
– Отец порекомендовал меня главе сада, – сказал красавец-вепрь, превращаясь в великолепного коня.
– Он замечательный художник, – вежливо похвалил Петрус.
– Ему следовало бы быть Главой Совета, – небрежно заметил его собеседник.
Воцарилось молчание.
– Наш теперешний глава обладает всеми необходимыми качествами, чтобы руководить туманами, – сказал Петрус.
– Вы так думаете, потому что его избрали? Вы полагаете, что большинство обычных эльфов имеют представление о том, какими качествами должен обладать руководитель? – спросил конь.
– Нет никого обычнее меня, – после короткой паузы ответил Петрус.
Молодой эльф какое-то время его разглядывал, потом просиял такой неотразимой улыбкой, что ему хотелось верить безоглядно.
– Очень в этом сомневаюсь. – Он изящно раскланялся и удалился.
Но, не сделав и трех шагов, вдруг на мгновение обернулся.
– До скорой встречи, – сказал он Петрусу, и у того заледенела кровь.
В качестве главного метельщика Петрус был свидетелем важных дел и кулуарных интриг Совета. Статус прислуги наделял его невидимостью, обеспечивающей доступ к самой различной информации, которую не могли получить эльфы, занимающие более видное положение, тем паче что та популярность, которой он пользовался когда-то в родных местах, ничуть не уменьшилась и в Кацуре. Все любили Петруса, все искали его общества, и не случалось дня, чтобы кто-нибудь не предложил пойти вместе в город выпить кленового или шиповникового сока, на что он охотно соглашался, если уже закончил чтение. Подметать было для него приятным священнодействием; метлы были сделаны из легкого бамбука и едва касались земли; его обязанности не отличались ни сложностью, ни утомительностью, и ему доставляло удовольствие видеть позади себя чистую почву без единого случайного листка. Он работал только с зари до обеда, и все послеполуденное время полностью принадлежало ему; он также имел доступ к любому уголку дома Совета, в том числе к внутренним садам, к которым можно было пройти через северную дверь и зал собраний. Однако время шло, и у него все реже появлялось желание посетить их. Глава садовников проиграл выборы, но сохранил очевидное влияние в высшем доме. Мало-помалу серый песок приходил на смену мхам, исчезала растительность, уступая место восхитительным камням, которые помощники главы садовников выискивали по всем четырем сторонам туманов, – и теперь перед посетителем разворачивались целые картины из песка и камней, воспроизводя прилив на берегу, вечные горы или алмазные озера этого мира. Но в них по-прежнему не хватало сердечного жара, и это больше не удивляло Петруса, который всегда исхитрялся подметать под скамьями в зале заседаний в тот час, когда Глава Совета просматривал ежедневные отчеты Нандзэна о состоянии туманов и, соответственно, выслушивал вопросы главы сада и хранительницы библиотеки, которые вместе с другими десятью советниками, а иногда и с эмиссарами провинций по полному праву присутствовали на заседании.
Он и вообразить не мог лучших руководителей, чем те, что были избраны. Особенно он восхищался Стражем Храма, его мелодичным голосом и взглядом, неподвластным времени. Глава сада никогда не атаковал его напрямую, как и эльфа-зайца из Кацуры, который вел заседания с элегантной властностью и иронией, не часто свойственной эльфам. Это были гиганты. Гиганты на службе у мира в момент потрясений, ибо в
