Ни звука, ни движения в комнате, кроме кипения воды и танца серебряной пыли. Кватрус и Хостус поставили перед каждым гостем две маленькие чашки разной формы и размера, потом Кватрус принес Тагору чайничек, чашу и кувшин с чаем. Страж Храма достал оттуда что-то вроде коричневой ломкой лепешки и отделил от нее часть. Хостус зачерпнул из чугунного котелка, и Тагор вылил на раскрошенный чай первую воду, которую сцедил в чашу. Наконец помощник принес ему новый ковш, который он, как и первый, вылил на листья.

Внезапно страж издал мягкую трель, и все переменилось. Власть ритуалов придает людям немного чопорное достоинство до того момента, когда она перетекает в транс и, заставляя покидать свое тело, придает им силу расти над собой. В Нандзэне эльфы не утратили свою беспечность, но в их взгляде появилось осознание красоты и суетности мира, уверенность в том, что надвигается тьма, и желание почтить то, благодаря чему живые создания могут выстоять под небесами, несмотря на войну. Время шло, империи рушились, живущие погибали; в сердцевине этих невзгод скрывалась толика благородства; то был момент, требующий серьезности, но не торжественности, почтения без доли формальности, а еще веселья, сколь бы важен ни был наступающий час.

Серебристый отблеск на лице Тагора стал резче. Что-то подымалось в нем из глубины. Преображение было неуловимым, но Алехандро вспомнил Луиса Альвареса, прекрасного своим уродством недомерка, озаренного внутренним огнем, которого этот пламень делал страшнее убийцы, и видел, что Тагор из великолепного становится опасным. Откуда берут они такие силы? – спросил себя он. Оглядевшись вокруг и заново увидев обнаженность храма, чернильные письмена, серебряную пыль и окутанные туманом деревья в просвете окон, он ответил себе: из красоты.

– А следом за ней – внутренний огонь, – пробормотал Петрус по его левую руку. – Заметим, что того же можно добиться поэзией, а еще лучше – амароне.

Солон глянул на него, и он замолк, невольно тихонько посмеиваясь.

Тагор встал и налил чай в первую чашку, поставленную перед каждым гостем. Вернувшись на место, он поднял свою на уровень глаз, но, к удивлению Алехандро и Хесуса, перелил ее содержимое во вторую чашку. Они последовали его примеру, потом, как и остальные, поднесли пустую чашку к ноздрям.

Они думали, что почувствуют редкий аромат; в нос им ударил запах пыли и подвала. Он принес столько наслоений памяти и ощущений из детства, что Алехандро и Хесус снова пережили свои былые похождения, когда подвал распахивал двери в волшебную страну, страну мхов и тайников, где можно путешествовать без движения и надеяться без оглядки, страну подлесков и погребов, где вызревали мечты, благословенную страну того неисчерпаемого времени, которое завтра утечет как вода сквозь пальцы, – они вдыхали чай, надеясь, что это никогда не кончится, пока магия пустой чашки прокладывала путь сквозь годы. Теперь они видели себя в лесу, и они уже не были детьми. Ливень намочил ветви и землю, которые исходят каплями и испарениями под вернувшимся светом, от почвы поднимается запах влажных тропинок, пронизанный земным жаром под стать их юношескому пылу. Увы, пришлось идти вперед и взрослеть, мальчики стали мужчинами, и их вера в бесконечность претворилась в осознание смерти. И тем не менее, склонившись из окна форта во двор, где прошел дождь, генерал де Йепес и его команданте вдыхали терпкий аромат, возносящийся к ним и мягко касающийся их на своем пути от земли к небу. Мы вернулись обратно во времени, подумал Алехандро в тот момент, когда чашка лишилась всякого запаха, и вместе с ним ушло опьянение от восприятия мира через призму минувших лет.

– По нашему обычаю до того, как выпить чай, один из нас читает стихи, – сказал Солон.

Алехандро подумал о словах, произнесенных призраком Луиса, и давнее воспоминание всплыло у него в голове.

– В моих краях есть одна песня, которую поют только на похоронах, на том испанском, на каком никто больше не говорит, – сказал он. – Это древняя поэзия Эстремадуры, которую женщины когда-то даровали моим мертвецам.

Внезапно поняв старинный говор, он произнес вслух две последние строки:

Эльфы надолго о чем-то зашептались.

– Это те самые слова, которые кто-то вывел здесь сегодня утром, – сказал Солон, указывая на полоску ткани на стене. – Обычно мы записываем стихи только после того, как произнесли их вслух, но сегодня невидимая рука написала их раньше.

– Ничего не понимаю, – сказал Хесус, у которого уже затекли ноги, и он спрашивал себя, выпьют ли они когда-нибудь.

Тагор улыбнулся, поставил пустую чашку и медленно выпил вторую, полную. У чая был тонкий вкус, не имеющий ничего общего с предыдущими запахами пыли и подвала. В нем ощущались приветливость дня и успокоение сумерек, ничего не менялось, ничего не превращалось, чай пился, вселенная отдыхала.

Прошло несколько секунд.

Алехандро мигнул.

Перед ними в центре комнаты появилась глиняная чаша.

Ее неровные края рождали свет столь плотный, что резало взгляд. Глина, из которой вылепил ее создатель, сохраняла природную грубость, но форма была невероятно изящной. Стенки прямые и высокие, не расширяющиеся кверху, но и не ровные, с волнистыми очертаниями и чуть сплюснутые там, где должны прикоснуться губы. Разбросанные серебряные вкрапления образовывали древнюю патину, хотя непонятным образом очевидно, что она вышла из рук скульптора лишь накануне. Спроси у Алехандро и Хесуса, что они видят, и они ответят: простую глиняную чашу, однако оба сознавали, что перед ними творение самого времени, и не только, но еще и средоточие простоты чувств, которое оно предписывает. Что же это за искусство, которое включает в себя несовершенство износа и в то же время призывает к самоотречению и чистоте? – сказал себе Алехандро. Красота оказывается в ловушке нарочитой эрозии, выявляющей суть нашего существования, и нам не остается ничего, кроме как жить смирением, землей и чаем.

– Я видела эту чашу во сне задолго до сегодняшнего дня, – сказала Мария. – Именно эту.

– Как гласит память храма, за чтением стихов следует появление чаши, – сказал Петрус. – Они все великолепны, но в этой есть нечто большее, от нее заходится сердце.

Тагор поочередно поднес чашу каждому из присутствующих. Когда пришел черед Алехандро сделать глоток, ему показалось, что он чувствует сладость губ Клары там, где она прикоснулась к чаше до него, и ощутил на языке мягкий и пресный вкус чая.

Страж вернулся на свое место.

Они ждали в молчании.

Жизнь текла. Жизнь ветвилась. Жизнь нарастала, пока не взбухла, как половодье. Что за отблески в лесу? Мир изменился, и они больше ничего не видели. Внутри их вздувалась река, перекатывая жемчужины. Или то были бледные цветы? Или звезды на поверхности черных