– Нельзя так жить, – продолжал Дюшка. – Ты как премудрый пескарь, все в норе сидишь…
Я ему напомнить хотел – про то, как нас на Новый год возле деревяшки пэтэушники остановили, мы с Ванькой Строговым копейки в кулаках зажали и по шее стали зарабатывать, а Дюшка тихом за угол, да и сбежал. Но не стал напоминать.
Дюшка даже попробовал меня постращать немного, сказал, что дружить со мной не станет, если я расскажу все Кондратьеву. Этого я особо не опасался, если я не стану с Дюшкой дружить, то и остальные не станут, так что меня этим не запугать.
Но тот день был Дюшкиным днем. Мы выбрались на улицу Пионерскую к зеленому дому участкового, но оказалось, что самого Кондратьева дома нет. А рассказывать о том, что случилось, его жене, было глупо. Поэтому мы отправились обратно.
На обратном пути Дюшка доказывал, что это неспроста. Вроде как судьба подсказывает нам, шепчет в ухо. Я ответил, что судьбе не доверяю, и вообще это предрассудки, Дюшка напирал, что не предрассудки.
– Об этом же все говорят! Во всех книгах героев ведет судьба! Это легко проверить!
– Как же?
– Давай загадаем – встанем на перекрестке и если первый встречный будет наш знакомый, то мы завтра идем на реку. А если незнакомый, то к Кондратьеву.
– Чушь, – сказал я.
– А чего ты боишься? – спросил Дюшка. – У нас в городе десять тысяч человек живет, шанс, что нам встретится именно знакомый, мал. Ты ничем не рискуешь. Соглашайся, Вадь!
Я согласился.
Мы установились на углу Пионерской и Кировской и стали ждать. Долго не пришлось, сегодня ведь был день Дюшки, через три минуты со стороны школы показался Котов.
– Я же говорил! – торжествующе сказал Дюшка. – Завтра с утра на реку.
Подошел Котов, посмотрел на нас со своим обычным пренебрежением и выплюнул:
– Заплесневело выглядите.
– Пойдем завтра на реку, – предложил Дюшка. – Есть одно важное дело.
Это мне в нем тоже не нравится. То есть больше всего не нравится. Я думаю, что это качество – самая отрицательная его черта. Вот мы с ним говорим о каких-то серьезных вещах, спорим, что-то сделать планируем. И вдруг появляется человек, к делу совсем не относящийся, и Дюшка в три секунды выкладывает ему все планы и приглашает немедленно идти в экспедицию вместе.
Так же случилось и сейчас. Стоило Котову так чуть-чуть презрительно улыбнуться, как Дюшка вывалил ему все. Про брата с сестрой, про «Яву», про шпионский нож и секретную кобуру, про то, что мы собираемся на реку выслеживать врагов, и про то, что нам остро необходим такой человек, как Котов, и его фотоаппарат «Зенит».
Я моргал и делал знаки лицом – что нам не нужен Котов и что без его фотоаппарата мы как-нибудь перетопчемся, но было поздно – Дюшка все быстро и обстоятельно выболтал.
– Не знаю… – поморщился Котов. – История бредовая…
Тут он поглядел на Дюшку.
– Но мне все равно завтра делать нечего, – добавил Котов. – Так что я с вами схожу.
– И фотоаппарат прихвати, – напомнил Дюшка. – Надо их наконец заснять.
Глава 5
Анна
Все люди разные. Не потому, что одни рыжие, а другие длинные, и не потому, что одни тупые, а другие в шахматы играют. Не. Все по-разному с миром стыкуются. Некоторые видят его слишком уж подробно и выпукло, со всеми выступами и ямами, и таким людям с миром тяжело, они каждым своим шагом за него цепляются. И он их тоже жалует и при каждом удобном случае подставляет острое плечо и коварную ногу. Дюшка вот такой, как раз из тех, кто цепляется, запинается, и слишком много об этом размышляет, и все надеется, что мир рано или поздно за все царапины и набитые шишки откроет ему заветную зеленую дверь.
Другие, вот как Кот, например, тоже мир видят, но не так. Если для Дюшки мир – это таинственный лес, то для Кота – система кнопок и рычагов, довольно простой автомат, похожий на газировочный. Нажимаешь на кнопочку – и с сиропом, дергаешь за рычаг – и пепси-кола, как в Москве. Кот все знает, отсюда и вперед, что с ним случится через неделю, через год, через пять лет. Через пять лет рычаги будут длиннее, а сироп слаще.
А есть третьи, такие как я. У меня что-то вроде близорукости. Это не значит, что я не вижу муравьев или жуков каких, вижу, конечно. Просто они мне неинтересны. Меня вообще мелкие предметы занимают мало, от них мысль не движется, я люблю, чтобы понятно все было. Это Дюшка может про звезды, а мне все равно. И думать я особо не люблю. То есть я думаю про то, что сейчас со мной происходит, а чтобы потом еще мучиться или рассчитывать… Не, это без меня. Как-то отец сказал, что я похож на горох – качусь себе и качусь, не дрыгаюсь, а еще сказал, что это очень хорошее качество. Такие люди – как барабаны, заполненные ватой, на них где сядешь – там и слезешь.
Котов притащил «Зенит» и к нему длинный и тяжелый объектив, выглядело это серьезно, не пионеры балуются, а камера смотрит в мир. Дюшка вызвался тащить эту тяжесть на себе, но Котов не доверил. Сам Дюшка все-таки захватил воздушку, хотя и спрятал ее в брезентовый чехол для удочек.
– У меня всего одна пленка, – сообщил Котов. – Так что снимать буду только по делу. Как идем? По левому берегу?
Котов предлагал по правому, а потом перейти вброд по отмели, Дюшка закашлялся и сказал, что ему ноги мочить нельзя. Так что двинулись по левому, от моста, как они сами ходили.
Всю дорогу Котов смеялся надо мной. Над Дюшкой нет, Дюшка для него не годился даже как объект насмешек, все равно что над убогим смеяться, а вот надо мной да.
– А может, это снежные люди? – спрашивал Кот. – Решили выйти к нам, познакомиться… Хотя нет, не снежные – они же не лохматые. Ну, тогда да, американские шпионы. Или снежные люди, или американские шпионы, одно из двух.
Умничал. А я не люблю, когда кто-то умничает слишком нагло. Поэтому с Котовым я стал спорить.
– А почему не шпионы? – спрашивал я в ответ. – Запросто и шпионы могут быть. Дети всегда шпионами были, это же удобно.
– Когда это дети шпионами были?
– Всегда, – уверенно ответил я. – Когда хочешь…
Хотя, если честно, так сразу…
– «Неуловимые мстители», – пришел на помощь Дюшка. – Во второй части они как раз этим и занимались, Валерка у полковника
