Хренов воспитатель хотел, чтобы своими глазами увидела, что происходит с Гончими, по тем или иным причинам не вернувшимися из лимба… Боже! Как же мерзко я себя чувствовала, стоя посреди белоснежной палаты и глядя на бледное существо, подключенное к аппаратам жизнеобеспечения! Смотрела на Лиану и все равно не могла ее вспомнить. Третья страховщица в моей памяти осталась едва заметной тенью…

   Я была здесь лишней. Не потому, что не испытывала сочувствия – испытывала, как иначе? Но сочувствие – это всего лишь насмешка над горем, которое изуродовало лицо пожилой женщины, сидевшей у постели Гончей (мать, догадалась я). Стыдливое сочувствие. Боже, оно и близко не стояло рядом с тем, что дрожало в глазах Тельзы или Майи, что читалось между нахмуренных бровей Рика и Харди. Мужчины не дружили с покойной – Господи! Она ведь еще не умерла окончательно! А я мысленно уже называю ее мертвой! – но хотя бы были по-настоящему знакомы.

   А я… я тут лишь потому, что Рик решил преподать мне урок. Как будто в нем была необходимость! Как будто я сама не знала, что меня ждет, если оступлюсь.

   Пустота.

   Души Гончих не попадают в лимб, по крайней мере, точно не в тот лимб, в который умею входить я и мне подобные, они просто исчезают – хлоп, и нет человека, будто и не было никогда. Тело есть – а человека нет. Лопнул, как мыльный пузырь, и следа не осталось .

   Само собой, среди Гончих ходят байки о тех, кто ушел, но вернулся. Я таких историй штук сто слышала. В них потеряшка в конечном итоге обязательно находила дорогу домой. Дня через три. Или через девять. Бывало, что даже через сорок – дольше правительство не разрешало поддерживать жизнь. Гончую отключали от аппаратов, родственники подписывали документы на донорство, ну или, в самых редких случаях, предавали тело земле...

   Я стояла у окна и сквозь щель в жалюзи рассматривала автостоянку перед госпиталем, краем уха прислушиваясь к разговорам за спиной.

   – Ей ведь необязательно было входить в лимб, – всхлипывала мать бедной Лианы, – мне Деечка рассказывала, что они и так знали, убийца – бывший муж. Но скот сбежал с их ребенком. А у малыша какое-то редкое заболевание, вот моя девочка и решила, что быстрее будет, если она попытается связаться с погибшей… Боже, Боже… Ну как же так? Что теперь будет? Ведь были случаи, Майечка, скажи, а? Ведь иногда они возвращаются? Я же могу надеяться?

   У матери Лианы имелось целых сорок дней для надежды, если считать и сегодняшний, а потом ее дочь все равно отключат от аппаратов. Сорок дней нескончаемой агонии, когда каждую секунду ты думаешь, что шансов на благополучный исход все меньше и меньше… По мне, чем такая надежда, лучше вообще никакой. Но, само собой, я промолчала. Да и вообще старалась не встречаться с матерью взглядом, опасаясь, что она все поймет по моим глазам.

Из госпиталя мы поехали прямиком в СОВНС, и уже на парковке, когда наши коллеги ушли немного вперед, Рик придержал меня за локоть и тихо предупредил:

   – Пончик обязательно станет уговаривать тебя поискать следы. Не соглашайся.

   Я нахмурилась.

   – Но если я и в самом деле…

   – Нет, – Рик покачал головой. – Там была черная воронка. С такими вещами не шутят. Не то чтобы я не верил в твои силы и в твой талант, но пусть этим занимаются специалисты. Ладно? Не хочу, чтобы ты рисковала лишь потому, что Пончик мечтает выслужиться перед начальством. Не подумай, он мужик неплохой, но каждое утро мысленно примеряет перед зеркалом лавровый венок всемирно известного детектива, если ты понимаешь, о чем я говорю.

   Из вредности хотелось вступить в спор, но я и сама видела, что Рик прав, поэтому согласилась без лишних возражений, лишь уточнив:

   – А разве Понтсо не может мне приказать?

   – Нет, конечно, – Охотник с удивлением посмотрел на меня, – это же дело для отряда внутреннего расследования. Не помню среди твоих документов сертификата о поисках одаренных в лимбе.

   – Его там и не было. – Я устало провела рукой по глазам. – Ладно, пойдем, ребята ждут.

   В СОВНС атмосфера оказалась еще более траурной, оно и понятно, и Пончик поначалу и правда пытался уговорить меня на поход в лимб, не особо, впрочем, настаивая. А после моего решительного отказа не расстроился и сразу переключился на наше последнее дело.

   Увы, но и тут я лишь пожала плечами. А что говорить, если наша с Риком поездка не дала ожидаемых результатов? Впрочем, одна зацепка у меня все-таки появилась.

   – Еще на первом курсе нам говорили, что плотность, густота и даже вкус тумана меняются, если ты оказываешься на месте преступления, – произнесла я и оглядела своих слушателей. – Понимаете?

   Они не понимали и по определению не могли понять. Это как слепому объяснить разницу между синим и зеленым цветом, но я все равно попыталась донести до них основную мысль.

   – Грубо говоря, когда призрак покидает реальность, он как бы прорывается в лимб, временно образуя на месте прорыва своеобразную дырку… Не знаю, как сказать, проще один раз увидеть… Любой призрак. Неважно, как он умер – сам или ему помогли. Я как-то оказалась в лимбе на месте рухнувшего жилого комплекса, так там не туман, а сплошное решето было… Но я сейчас не о том давнем случае, а о заброшенной типографии, куда мы с Риком наведались сегодня ночью. Так вот. Ни дырок, ни возмущений, ни вообще какого-либо движения в лимбе я не заметила. Понимаете?

   – Думаешь, криминалисты ошиблись с определением места преступления? – Пончик задумчиво поиграл бровями. – Что ж, это можно проверить…

   – Не надо, – Рик покачал головой. – Зачем? Если они напортачили, то мои люди исправят ошибку, а если нет, мы только испортим отношения с соседями. Бру, у тебя все, или что-то еще хочешь добавить?

   Блин, Бру? Уж лучше Хильди, ей-богу! Я скрипнула зубами и с трудом скроила из перекошенного лица милую улыбку.

   – Хочу. Не подумайте, что я в детстве страшилок перечитала, но никому не приходила в голову мысль, что дырка в лимбе отсутствует не из-за ошибки криминалистов? Может быть, призрак – или в этой ситуации правильнее будет сказать дух – до сих пор не покинул реальность?

   Пончик снисходительно фыркнул, а Харди откровенно рассмеялся.