Себастьяно тут же это заметил. Как и вчера вечером, он снял свой плащ и накинул его мне на плечи. Жест был рыцарский, но той нежности, что чувствовалась во время нашей вчерашней прогулки под луной, я больше не ощущала. Несмотря на теплый плащ, холод пробирал меня до костей.

Всю дорогу до города мы прошли молча. Только один раз я попыталась завести разговор – поинтересовалась у Себастьяно, что он хотел сказать мне на мосту, перед тем как получил дубинкой по голове.

– Не понимаю, о чем ты, – ответил он на мой вопрос. Прозвучало это недружелюбно, но я продолжала настаивать.

– Ты сказал, что я не должна тебя из-за этого возненавидеть, – уточнила я.

– Не помню. Значит, ничего важного.

Я не сомневалась, что он врет, но, видимо, мы оба не могли говорить правду этим утром и до конца пути не проронили ни слова.

Путь наш был скучным и безрадостным. Почти все время шел дождь, пусть и не сильный. Под бесконечную морось мы с трудом двигались по тропинкам в лесу и в полях, мимо маленьких селений, пастбищ и отдельно стоящих крестьянских дворов, где нам не встретилось почти ни одной живой души, за исключением нескольких крестьян и бедняков-поденщиков. Когда перед нами наконец показались стены города, небо расчистилось и явилось во всей своей сияющей синеве. Золотое утреннее солнце стояло над высокими крышами и башнями Парижа – умопомрачительно прекрасный вид, почти как картина эпохи барокко. Но сил любоваться у меня, насквозь промокшей, замерзшей и за это время сильно проголодавшейся, не было.

Неподалеку от городских ворот нам навстречу выехала карета. Остановив ее, Себастьяно спросил у владельца, не смог бы он – разумеется, за оплату наличными – отвезти нас в город. Он рассказал, что нас, к несчастью, ограбили и после долгого пути пешком мы остались совершенно без сил. При этом Себастьяно демонстративно указал в мою сторону. Человек в карете, посмотрев на меня, тут же проникся сочувствием, и мои предположения относительно того, как ужасно я выгляжу, переросли в абсолютную уверенность.

Карета принадлежала придворному короля, который намеревался навестить мать, живущую в Нанте, и не возражал за очень хорошее вознаграждение сделать небольшой крюк обратно в город. Приказав кучеру развернуться, он великодушно пригласил нас в карету. Мы сели напротив него и были вынуждены всю поездку – по счастью, она длилась не слишком долго – терпеть его занудную болтовню. Мы узнали все о его матери очень почтенного возраста и ее многочисленных болезнях (печеночные колики, одышка, подагра), о его собственных недомоганиях (гнилые зубы, учащенное сердцебиение, слабость мочевого пузыря) и о страданиях его старого пса, хотя тот уже несколько недель как издох. Закончив с историями болезней, он с чиновничьей обстоятельностью рассказал о приготовлениях к балу-маскараду, который будет дан в Лувре в честь королевы. Он в мельчайших деталях перечислил, что будет подано к столу, какие будут выступать музыканты и сколько слуг выделено для обслуживания гостей.

Когда он говорил о празднике, я навострила уши, ведь изначально планировалось, что я пойду туда с Мари и дедом Анри. Мое возвращение в будущее не состоялось, и, следовательно, я все-таки буду на этом балу. При мысли, что там я встречу королеву, меня охватило волнение. Интересно, будет ли среди гостей ее возлюбленный? Вот бы наше задание – мое и Себастьяно – было как-то связано с этой любовной историей и ее возможными перипетиями и последствиями! В любом случае праздник как раз и предоставит мне возможность выяснить все подробнее. Вероятно, именно в тот вечер произойдет событие, которое мы должны предотвратить!

– До меня дошел слух, что король этим балом хочет отвлечь внимание от натянутых отношений между ним и его супругой, – вставила я реплику в надежде, что мне таким образом удастся разузнать побольше.

Придворный с опечаленным видом поскреб слегка взъерошенный парик.

– Да, такие слухи ходят. Но я не хочу им верить. Король искренне ценит королеву, и бал-маскарад покажет, что нет причин сомневаться в его расположении.

– И от кого же ты узнала об этих слухах? – спросил меня Себастьяно, насупив брови и помрачнев.

– Уже не помню, – заявила я. И, полагая, что лишняя колкость в адрес его интригана-работодателя не помешает, продолжила: – Кажется, тот, кто мне об этом рассказывал, упомянул эти слухи в связи с кардиналом Ришелье. Насколько я помню, мне говорили, что кардинал не питает особо дружеских чувств к королеве, – с наигранным простодушием я обратилась к придворному: – Это правда, месье?

Тот, покачав головой, собрался было ответить, но еще до того, как он успел произнести хоть слово, карета остановилась. Мы приехали. Себастьяно, поблагодарив придворного, вручил ему обещанное вознаграждение, а он пожелал нам на прощание долгой, счастливой жизни.

– Большое спасибо, – вежливо сказала я, спускаясь на землю с помощью Себастьяно. Он не удостоил отъезжающую карету и машущего из окна придворного ни единым взглядом, с мрачным видом рассматривая меня.

– Ты желала бы себе этого? – спросил он.

– Чего? – растерянно ответила я вопросом на вопрос.

– Долгой и счастливой жизни?

– Конечно. А кто же себе такого не желает?

– Тогда получше следи за тем, чтобы для этого соблюдались все условия.

Я пристально взглянула на него.

– Что ты хочешь сказать?

– Полагаю, ты и сама прекрасно понимаешь.

Щеки мои горели.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Ну, значит, и говорить не о чем. – Он сухо поклонился. – Прощай, Анна.

– Постой! Забери свой плащ! – окоченевшими пальцами я стала ковыряться с застежкой, но он только отмахнулся.

– Оставь себе. У меня есть другой.

– Себастьен! – Я ненавидела это самопроизвольное искажение его имени и снова чуть не разрыдалась от того, что между нами стояло такое непреодолимое препятствие.

Положение казалось совершенно безвыходным. Я была в отчаянии, и у меня вырвалось:

– Разве мы не можем просто опять нормально общаться друг с другом? Ненавижу тебя таким.

– Каким это – таким?

– Таким… неприязненным и холодным! – Посмотрев на него умоляющим взглядом, я взяла его руки в свои. И тут же заметила, какие холодные у меня пальцы по сравнению с его, теплыми и сильными. Он сразу же обхватил мои ладони и стал легонько растирать их.

– Господи, да у тебя же не пальцы, а настоящие ледышки.

– Прости, – тихо сказала я.

– За что?

Я пожала плечами:

– Не важно. За все, что тебе во мне мешает. Если хочешь – за все.

Он слегка улыбнулся уголком рта.

– За все? О нет, Анна. Мне вовсе не все в тебе мешает, – голос его стал глухим, лицо – серьезным. – В этом-то и проблема.

– Значит, ты не считаешь меня совсем уж скверной?

– Кажется, так, – лаконично ответил он.

Я вздохнула с облегчением.

– Значит, мы еще увидимся?

– Вероятно, даже быстрее, чем стоило бы.

Пока я размышляла над его загадочными последними