Я встала. Боль в ноге вспыхнула и померкла. Да, я была обязана Ааше жизнью, а отплатила жестокими словами. Так же и тем же я отплатила за свое спасение Налини: позволила холодным фразам преследовать ее тень в ночи. Может, мои деяния и уходили корнями в благие намерения, но в итоге почти всегда обрастали шипами.
– Мы заслужили ответы.
– Какие ответы? Она что-то услышала и рассказала нам. И мы поступили единственно верно, потому что у нас нет опыта общения со Змеиными королями и их женами-реками! Любой поступил бы так же. Ты просто ищешь виноватого.
Его слова жалили.
– Перестань говорить так, будто понимаешь, через что я прошла.
– Думаешь, ты одна такая страдалица? – вскипел Викрам. – Я знаю тебя. Я… я видел тебя в Гроте Нежити. Ты спасала людей в родной Бхарате каждый день, хоть это потихоньку и убивало тебя саму. Ты принимала немыслимые решения, которые никто не должен принимать. И такую Гаури я уважаю.
Я вздрогнула.
– Но нынешняя Гаури… Она лишь пытается сбежать и спрятаться.
Фраза повисла между нами. Я хотела вырвать ее из воздуха, отбросить подальше, но не могла. Слова впились в мысли, пробуждая прошлое, к которому я не желала возвращаться никогда. Чтобы выжить при дворе Сканды, нужно было знать всех игроков, все ходы, все сведения. Разве могло не повлиять на меня такое существование? Я рухнула на кровать, уставившись на чуть смятую подушку кресла, на котором несла свое дежурство Ааша. Викрам провел рукой по волосам и присел рядом, выпрямив спину и высоко подняв подбородок. Дотронуться больше не пытался.
– Для выживания не обязательно вырывать из груди сердце и сжигать все чувства дотла, – сказал он. – Иногда достаточно лишь принимать все, что подбрасывает тебе жизнь – прекрасное и ужасное, отравленное и благословенное, – и складывать из этих кусочков собственную судьбу.
– Хватит источать мудрости.
Викрам вскинул бровь:
– Хватит на них напрашиваться.
Меня захлестнул стыд. Вновь вспомнилась темная ночь в Бхарате, заплаканное лицо Налини и слова, что я на нее обрушила. Я так и не извинилась, пока была возможность, но не собиралась повторять ту же ошибку.
Оставив Викрама, я проскользнула в купальню. А позже, одеваясь, коснулась пальцами странной голубой звезды на коже. Совсем маленькой и чуть размытой по краям. Не то что вычурные метки на шеях вишканий. Когда я вернулась в комнату, Викрам вертел в руке пузырек с ядом Змеиного короля.
– Завтра Джулан-пурнима.
– Что? Так быстро?
Он скривился:
– Мы потеряли время во дворце Змеиного короля.
– Отлично. Ни дня отдыха перед вторым испытанием.
– Могло быть и хуже.
– Как всегда, ищешь светлые стороны, – покачала я головой.
– Надежда формирует мир.
– Или раскрашивает его, чтоб ты не знал, как он выглядит на самом деле.
– Или так, – согласился Викрам.
– Отдохни, – сказала я, заметив, с какой тоской он косится на кровать. – Вернусь вечером.
* * *Внутренний двор снова преобразился. На деревьях мерцали нежные серебряные колокольчики, в воздухе искрился снег, и все вокруг было серебристым и переливчатым, жемчужно-белым или слегка румяным. С ветвей свисали качели из сплетенных лотосов – дань уважения святым возлюбленным, что провели так много дней, склонив головы и покачиваясь бок о бок, пока музыка флейты оплетала их руки и ноги, а их глаза наполнялись отражением друг друга. Цветочные веревки легонько колебались в безветренном воздухе, приглашая присесть, поговорить и влюбиться.
Я никогда не жаждала любви, считая ее блеклым светом. Не столь ослепительным, чтобы озарить мир или застить взор, но достаточно ярким, чтобы обмануть разум. Иные матушки в гареме называли любовь прекраснейшей амброзией, которую можно потягивать и смаковать. Другие сравнивали ее с открытой раной. Одна из гаремных жен – крошечная женщина, не пережившая даже первую беременность – как-то отвела меня в сторонку и сказала то, чего я никогда не забуду: «Любовь подобна Смерти, только является не ко всем. Тебя она может и не выбрать, но коли придет, то будет столь же стремительна и безжалостна и столь же слепа к твоим протестам. И, как и Смерть, Любовь оборвет одну твою жизнь и породит другую».
Ее слова напугали меня. Я никогда и ни к кому не испытывала подобных чувств. И не хотела испытать.
Аашу я нашла у ручья недалеко от шатра вишканий. Она вскинула голову, и всякое выражение тут же исчезло с ее лица.
– Можно посидеть с тобой?
Она кивнула.
– Слушай… я немного запуталась в собственных мыслях. И вместо того чтобы быть жутко благодарной, была просто жуткой и так и не сказала спасибо. Я задолжала тебе извинения. У тебя нет причин их принимать, но я не теряю надежды.
– Я понимаю, – кивнула Ааша. – И прощаю тебя.
Я вскинула брови:
– И все? Я думала, ты потребуешь пасть ниц или прогонишь прочь, угрожая прикосновением. – Я рассмеялась. – Ты гораздо лучший человек, чем я.
– Правда? В смысле, про человека. Я была им когда-то. Была как ты.
Вопрос застал меня врасплох.
– Разумеется, ты человек, Ааша, – сказала я. – Человечность никак не связана с тем, что течет в твоих венах или украшает кожу.
Она закрыла глаза, словно наслаждаясь услышанным.
– Ты знала, что Владыка сокровищ придумал этот ручей специально для вишканий? Чтобы у нас было место, где можно окунуть ноги и не бояться убить какую-нибудь подводную живность. Я об этом узнала только пару дней назад. – Ааша шлепнула ступней по воде и нахмурилась. – А ведь могла бы бывать здесь с первого дня турнира.
– Лучше поздно, чем никогда.
– Наверное. – Она пожала плечами. – Дома в нашем гареме есть ручейки, но не такие… не под открытым небом.
– А где твой дом?
Ааша отвернулась:
– О нем позволено говорить только с вишканьями.
– О. А другой дом у тебя когда-нибудь был?
– Кажется. Но сестры забрали меня, когда мне исполнилось четыре.
Меня захлестнул гнев.
– Как они посмели оторвать тебя от семьи?
– Не говори так, – мягко укорила Ааша. – Они и есть моя семья. Я люблю сестер, как и они меня. Они лишь хотели меня спасти.
Кажется, я неприлично выпучила глаза.
– К нам в деревню пришел прорицатель и объявил, что я рано овдовею. А в моих краях все вдовы должны совершать сати[22]. Сестры спасли меня от сожжения заживо вместе с телом мужа. И даже позаботились о хорошей компенсации для моих родных. Надеюсь, те остались довольны.
Я наблюдала, как Ааша болтает ногой в воде – такая мелочь, которую я делала тысячи раз и никогда не находила причин для благодарности.
– Ты бы покинула вишканий, если б могла?
Она резко повернула голову:
– Я не выживу в твоем мире. Это невозможно. Невозможно питаться человеческими страстями, не убивая людей.
А на вопрос она так и не ответила. Появившаяся на теле метка вишканий не даровала мне внезапно способность читать чужие
