Как у многих сотворенных предметов, у стола Северина был механизм, вводящий его в режим сна: нужно было только найти способ его запустить.
Часто хозяева таких предметов прятали гипсовый слепок своей руки – у Северина он был скрыт массивным книжным шкафом – или кусочек воска с отпечатком пальца. Скорее всего, у матриарха было что-то похожее. Надо только поискать.
Забравшись на кожаное кресло, Лайла провела рукой по стенке книжного шкафа. По ее пальцам растеклась энергия, а голова заболела от тяжести чужих воспоминаний.
Пока девушка обыскивала шкаф, ее сознание наполнялось изображениями контрактов, рецептов, любовных писем… вдруг она поймала нужное воспоминание. Отпечаток пальца, хранившийся в янтаре. Он был спрятан среди страниц книги с любовной лирикой. Она отыскала на полке нужный корешок, открыла книгу и нашла внутри плоский кусок янтаря. Лайла пробормотала себе под нос короткую молитву и бросила янтарь на стол. Красное свечение погасло.
Ухмыльнувшись, Лайла спрыгнула с кресла. Звуки за дверью кабинета стали громче. Настойчивее. В том, чтобы проводить пальцами по столу, не было никакого смысла: она не могла читать сотворенные вещи. Лайла начала по очереди открывать ящики, обыскивая их так быстро, как только могла.
Один из ящиков с левой стороны оказался доверху наполнен ключами. Лайла провела рукой по холодному металлу, обращаясь к своим ощущениям. Ключи не были сотворенными, поэтому в ее сознание потекли сотни воспоминаний. Пустые спальни. Залы сената. Аукционы Вавилонского Ордена. А затем… темное хранилище со звездами, нарисованными на потолке, мраморными бюстами и бесконечными рядами странных предметов. Она распахнула глаза.
Ключ к подземной библиотеке под оранжереей. Лайла достала ключ из ящика и подбежала к бархатной кушетке рядом с дверью.
Она подняла подушку и нашла костюм танцовщицы, завернутый в кусок ткани. Девушка торопливо развернула ткань. При виде наряда, так прочно связанного с ее детством, она испытала неожиданный прилив чувств. Ее душа затрепетала от нахлынувших воспоминаний. Шелковая блуза, яркая, как оперение попугая, с красной окантовкой. Тяжелые браслеты-гунгру и серьги-джимки, почти как у ее матери. Лайла поднесла костюм к лицу и глубоко вдохнула. От него исходил запах Индии. Запах камфары, краски и сандалового дерева. Чем дольше она смотрела на наряд, тем ярче в ней разгоралась холодная ярость. В ее голове зазвучал голос матери:
– Хочешь почувствовать себя настоящей, дочка? Тогда танцуй. Танцуй, и тебе откроется правда.
Лайла вложила в танцы всю душу, отдала тело на милость ритма: она могла рассказать целую историю с помощью одних лишь движений. Танец мог быть чувственным, но при этом он всегда оставался священным. Мать Лайлы говорила, что это самый лучший способ доказать, что у нее есть душа. Что она настоящая.
Но люди, которые собрались здесь, на празднике… для них это было развлечение другого толка.
Как говорил Гипнос?
Пикантные танцы.
Лайла переоделась и распустила волосы, упавшие на ее спину тяжелым каскадом. Затем она засунула форму служанки Дома Никс в подушку, убрала янтарный отпечаток обратно в книгу и спрятала ключ в складках блузы.
Прозвучал третий удар часов.
В щели под дверью в кабинет было темно. Должно быть, Северин давно ушел, а танцоры уже выстроились на сцене. Если Лайла попытается присоединиться к ним сейчас, она лишь привлечет ненужное внимание. Она накинула на голову шелковый шарф и выскользнула в пустой коридор. К этому времени все гости уже собрались в амфитеатре, и все, что ей оставалось делать, – направиться туда же.
Увидев ее, стражник устало зевнул.
– Ты опоздала, – сказал он скучающим голосом. – Все остальные уже готовятся к выходу на сцену.
– Меня просили выступить с сольным номером, – заверила его Лайла, скрестив руки на груди.
Мужчина вздохнул и начал перелистывать страницы с расписанием.
– Если ты готова выйти прямо сейчас, тогда…
– Показывай дорогу.
Она обвела взглядом толпу народа. Где-то среди них был Северин.
Стражник повел ее к музыкантам, чтобы она могла выбрать песню. Их инструменты были хорошо знакомы Лайле. Боль сдавила ей ребра. Двусторонний барабан, флейта, ви́на и блестящий кимвал.
– Что нам сыграть? – спросил музыкант с ви́ной.
Она выглянула из-за кулис. Мужчины в костюмах. Женщины в платьях. Каждый держит в руке хрустальный бокал. Они не поймут истории, рассказанной танцем. Не проникнутся ее преданностью своему искусству.
Она не станет выставлять свою веру на потеху тем, кто не сможет ее оценить.
– Джатисварам, – сказала она. – Только ускорьте темп.
Один из музыкантов поднял бровь.
– Но он и так достаточно быстрый.
Она прищурила глаза.
– Думаешь, я этого не знаю?
Джатисварам был самым технически сложным танцем, квинтэссенцией музыки и движения. Танцем, который она могла исполнять, отрешившись от происходящего и не вкладывая в него душу.
Через несколько минут ведущий кашлянул и объявил:
– Представляем вашему вниманию танцовщицу катхак…
Лайла не слушала его речь. Она не была танцовщицей катхак. Она собиралась исполнять бхаратнатьям.
Пока она шла на сцену, две стороны ее личности слились в одну. Она уже выступала с этим танцем, одетая в похожую одежду. Человек, который привез ее во Францию в качестве танцовщицы, выбросил сшитый ее матерью костюм. Она должна была носить свой личный сальвар-камиз, а не этот нелепый наряд, выставляющий ее талию и грудь на всеобщее обозрение. В ее волосах должны пестреть цветы, особенно жасмин, сохранившийся с первого выступления ее матери. Она посмотрела на свои руки, и у нее защемило сердце: без мехенди они казались ей голыми.
Когда она вышла на сцену, по залу пробежала волна одобрения. Когда Лайла выступала во Дворце Сновидений, ей больше всего нравилось выходить на подмостки до того, как включится свет: в ее венах бурлил адреналин. Из-за темноты в зале она чувствовала себя так, как будто только что стала реальной. Но здесь она ощущала себя бабочкой в ловушке, накрытой стеклянным колпаком. Ключ, спрятанный в одежде, холодил кожу, как кусочек льда. Она внимательно вглядывалась в толпу. Перед каждым сиденьем стояла корзина с лепестками роз, чтобы зрители могли кидать их в исполнителя, когда он закончит свой номер.
Музыканты закончили настраивать инструменты.
Еще до того, как прожектор осветил сцену, она не просто увидела Северина, но почувствовала его. Даже в теплой комнате от него словно исходил холод. Из-за освещения его глаза оказались в тени, и все, что она могла видеть, – его длинные ноги, вытянутые вперед, и руку, подпирающую голову. Вид скучающего императора. Эта поза была ей знакома. От нахлынувших воспоминаний у нее сперло дыхание. Она подумала о том вечере… в день ее рождения… когда в ней вдруг проснулась неслыханная дерзость. Она загнала
