Офицер, худощавый мужчина лет сорока, с аккуратными усиками, сверил скан сетчатки Джейсона со снимком в паспорте и откинулся на спинку стула.
— Большинство беженцев выкидывают паспорта, профессор Джонс. Зачем вы привезли сюда свой?
— Чтобы подтвердить личность, — ответил Джейсон.
— Но зачем вы приехали сюда?
— В моей лаборатории двадцать кило семтекса. Шестеро моих коллег застрелены. Сейчас в Европе не лучшее время для ученых. Я уверен, что кто–то на этом континенте найдет применение моим знаниям.
— Возможно. Но до тех пор, боюсь, копать придется даже ученым.
Джейсона охватил гнев. Ему захотелось сбежать. Ему захотелось кричать.
Офицер замкнул браслет передатчика на запястье профессора, указал на дверь, а затем отвернулся к своему компьютеру и сделал пометку в файле.
Внезапно Джейсон ощутил, как страх, гнев и чувство вины сворачиваются плотным комком, превращаясь во что–то типа зуда в правой руке.
Судно, следующее из Ливии в Дар–эс–Салам, оказалось грязным и тесным. Здесь, в холмах Танзании, с ними обращались сносно, но и работа была тяжелой.
Клетка стремительно падала в шахту, все еще подрагивая после того, как тормозила внизу, и ворота открывались. Танзанийцы строили двойной туннель. Джейсон с остальными спустившимися в лифте забирался в поезд, который мчал их вверх по гидротехническому туннелю шириной в двадцать футов, освещенному яркими точками светодиодов. Джейсону живо вспомнилась лондонская подземка. Ниже туннель на протяжении шестидесяти миль постепенно спускался к танзанийскому побережью у южного города Мтвара, а потом уходил еще на пять миль под Индийский океан.
Джейсон работал в параллельном, меньшем по размеру туннеле, предназначенном для прокладки сверхпроводящих кабелей. Они должны были доставлять электричество, вырабатываемое солнечными реакторами, — те находились в горах Замбии на высоте пяти тысяч футов, — к огромным насосам, расположенным вдоль гидротехнического туннеля. Насосам предстояло поднимать морскую воду на три тысячи футов к опреснительным установкам завода, расположенного в холмах над озером Малави. Всего было шестнадцать подобных систем. Каждый туннель уходил в море у танзанийского побережья, и еще несколько — в Мозамбике. Электричество в обмен на воду — неплохой бартер.
Африка вновь становилась зеленой. Пересохшие озера наполнялись водой. По равнинам опять текли реки. Ирригационные каналы орошали плодородные поля. Все это благодаря невероятному прорыву замбийцев, открывших способ превращения солнечных лучей в электричество с феноменальной, девяностовосьмипроцентной эффективностью. Замбийцы никому не открывали своего секрета.
Джейсон работал в группе из четырёх сварщиков, укладывающих стальные листы обшивки сверхпроводящего туннеля и сваривающих их в герметичное полотно, необходимое для создания вакуума. Остальные пять рабочих–беженцев были немцами и редко общались с ним — не потому, что не говорили по–английски, а потому, что их подавляли наручные браслеты. С того дня, как Джейсон начал свое долгое и опасное путешествие из Англии, вряд ли хоть один из коротких дорожных разговоров можно было назвать настоящей беседой. Он ожидал, что в лагере, где несколько сотен беженцев отрабатывают трудовую повинность, встретит шумную и агрессивную атмосферу, однако это ничем не напоминало детский лагерь воскресной школы. Здесь не пели, не кричали и не дрались. Каждый получал свою дозу эмоциональной анестезии.
Джейсон был уверен, что за чередой шипящих голубых сварочных дуг перед глазами последует головная боль. Он только что закончил шов и опустил сварочный аппарат, когда кто–то похлопал его по плечу. Мбанга, прораб этого участка, жестом велел ему следовать за собой.
Часом позже Джейсон, начисто отмытый, в свежей рубашке и шортах, сидел в комфортном купе скоростного поезда на магнитной подвеске, ел маис с рыбным карри, попивал холодное пиво и пялился в окна, надеясь хоть мельком увидеть жирафов или слонов. Он ехал в богатейшее государство мира. Когда бесшумный поезд взял крутой поворот на скорости триста двадцать миль в час, на севере возникли грандиозные очертания Килиманджаро. На вершине горы больше не было снега. Снаружи тянулась сухая песчаная равнина с редкими баобабами. Бурые стволы деревьев казались непропорционально толстыми по сравнению с редкими ветками наверху.
Высокий африканец с орлиным носом, наследием арабских работорговцев, которые орудовали в этом регионе в девятнадцатом веке, прошел по вагону и сел лицом к Джейсону так, что их разделял лишь столик. На нем был голубой изящный костюм. Взгляд его темных глаз встретился со взглядом серых глаз Джейсона.
— Меню вас устраивает, профессор Джонс?
— Спасибо, все очень вкусно. Как вас зовут?
— Это неважно. Итак, что вы думаете?
— О чем, мистер Неважно?
— Что ж, справедливо. Меня зовут Ариза. О вашем положении…
Горбоносый вынул из внутреннего кармана пиджака паспорт Джейсона и протянул собеседнику.
Джейсон, не притрагиваясь к паспорту, промокнул губы накрахмаленной льняной салфеткой.
— Думаю, что это узаконенное рабство немногим лучше «грязных бомб» и мародерствующих фашистских молодчиков.
Ему хотелось рассердиться, но не получалось.
— Не рабство. Вы сами решили приехать сюда. Не думаю, что мои предки поднимались на корабли и с готовностью протягивали руки работорговцам с наручниками.
Он указал на браслет, охвативший запястье Джейсона.
— Мы приняли вас. Приняли миллионы беженцев, таких как вы. Мы кормим вас, даем кровати, подушки и одеяла. Смотрите — даже пиво! Что вы думаете об этом поезде?
— Он… впечатляет. Но…
— Но что?
— Если бы вы пустили такой же по вакуумному туннелю, то удвоили бы скорость.
— Вторая фаза, профессор Джонс.
Он быстро сказал несколько слов на суахили в наручные часы — или в то, что выглядело ими. Внезапно поезд начал замедляться, пока его скорость почти не сравнялась со скоростью пешехода. За парой баобабов виднелась куча черного, искореженного металла: острые обломки крыльев, обтекатели турбин, осколки фонаря кабины. Многие из деталей Джейсон узнал. Это был сбитый американский бомбардировщик–невидимка. По песку тянулась темная полоса — след падения.
— Американцы
