А потом он привез домой платок.

Стоило мне его увидеть, как культю мою дернуло вдвое сильнее обычного, и мне захотелось выйти из кухни.

Маленький такой носовой платочек, весь в кружевах да в вышивке.

– Что скажешь, Том? Я нашел его на полу в детской спальне у Стоупов. Ни Бетти, ни Вилли не знают, откуда он там взялся. Поначалу я думал, может, они через него инфекцию подцепили, но эти дети не имеют привычки врать. Если они говорят, что никогда прежде его не видели, значит, так оно и есть. – Он бросил платок на кухонный стол, который я только что протер, выпрямился и вздохнул. – Не нравится мне анемия у Бетти. Если бы только знать… Ну, ладно. – И он вышел в гостиную, сгорбившись, словно волок на горбу мешок цемента.

Я все еще стоял, глядя на платок да обгрызая ноготь, когда на кухню ворвался Стив. Он налил себе чашку кофе, поставил ее на стол и тут увидел платок.

– Эй, – сказал он. – Это же Татьянин! Как это он сюда попал?

Я проглотил отгрызенный кусок ногтя и сел рядом с ним.

– Стив, – начал было я и тут же смолк, так как культя разболелась и ее пришлось помассировать немного. – Стиви, ты знаком с девушкой, хозяйкой этого платка? И ее зовут Татьяна?

– Ну! Татьяна Лотяну. Сам посмотри: вот ее инициалы вышиты в углу, «Т» и «Л». Она из старого, знатного румынского рода; их история чуть не пять веков насчитывает. Я хочу на ней жениться.

– Так это с ней ты встречаешься весь последний месяц по ночам?

Он кивнул.

– Она выходит только по ночам. Говорит, терпеть не может солнечного света. Ну, понимаешь ли, такая вот поэтическая натура! И, Том, она просто красавица!..

Битый час я сидел там и слушал его. И, скажу вам, с каждым словом мне все хуже становилось. Потому как у меня и самого чуток румынской крови есть, со стороны матери. И теперь я уже знал, с чего это мою культю так дергает.

Жила она в Браскет-Тауне, милях в двадцати от нас. Стив познакомился с ней как-то ночью на дороге, когда ее кабриолет сломался. Он подвез ее до дому (она тогда только-только арендовала старый особняк Мидов) – и втюрился в девицу по уши, по самые что ни на есть кончики ушей. Частенько, когда он приезжал к ней на свидание, ее не оказывалось дома. Она каталась по окрестностям на машине, дыша свежим ночным воздухом, а Стиву приходилось играть в криббедж с ее горничной, старухой румынкой с крючковатым носом, в ожидании, пока она вернется. Раз или два он пытался поехать за ней на своей тачке, но это не привело ни к чему кроме ссор. Когда она хочет побыть одна, сказала девица, она хочет одиночества, и точка. Он ждал ее ночь за ночью. Зато когда она возвращалась, если верить Стиву, это искупало все. Они слушали музыку, и болтали, и танцевали, и ели странную румынскую еду, которую стряпала крючконосая старуха. И так до рассвета. А потом он возвращался домой.

Стив положил руку мне на плечо.

– Помнишь, Том, это стихотворение, про Филина и Кисоньку? «И обнявшись, вдвоем, на песочке морском танцевали при полной луне! Да-да-да, при луне! Танцевали при полной луне!»[2] Вот на что будет похожа моя жизнь с Татьяной. Если только она согласится стать моей… Мне все никак не удается уговорить ее.

Я чуток перевел дух.

– Это первая, – говорю, – хорошая новость, что я от тебя услышал. – Не могу сказать, чтоб я хорошенько подумал, прежде как это ляпнуть. – Потому как женитьба на такой девушке…

Тут я увидел, какие сделались у него глаза, и прикусил язык, да только было уже поздно.

– Что, черт побери, ты хочешь этим сказать, Том: «на такой девушке»? Ты же ее даже не видел!

Я попытался было увильнуть от ответа, но Стив впился в меня как клещ. Видать, зацепило его не на шутку. Поэтому я и решил, что ничего не остается, как выложить ему всю правду, как она есть.

– Послушай меня, Стиви. Только не смейся. Твоя подружка – вампир.

У него челюсть отвисла.

– Том, да ты с ума…

– И вовсе нет. – И тут я выложил ему все, что знал о вампирах. Все, что услышал от матери, которая приехала сюда из родной Трансильвании, когда ей едва исполнилось двадцать. Как они выживают, какими странными свойствами обладают – если смогут лакомиться от случая к случаю человеческой кровью. Как ихние свойства вампирские передаются от поколения к поколению, так что хоть один ребенок из потомства да унаследует жажду крови. И как они выходят только по ночам, потому как солнечный свет – одна из немногих вещей, что грозят им неминуемой смертью.

В этом месте моего рассказа Стив сделался белый как мел. Но я продолжал. Я поведал ему про загадочную эпидемию, поразившую детей округа Гроппа, от которой у них развивается анемия. Я поведал ему о том, как его старик нашел этот чертов платок в доме у Стоупов, в комнате у детей, хворавших гораздо сильнее других. И начал толковать о том, что… и тут вдруг оказалось, что толковать-то мне и не с кем. Стив вскочил и пулей вылетел с кухни. Спустя секунду или две я услыхал, как взревел его хот-род.

Он вернулся ближе к полудню и выглядел таким усталым, ужасно постаревшим на вид, почти как его отец. И ведь все так и оказалось, как я сказал. Когда он разбудил Татьяну и спросил ее напрямую, так это или не так, она разревелась в три ручья. Ну да, она была вампир, но жажду крови ощутила всего пару месяцев назад. Поначалу она пыталась с этим бороться, да только едва умом не тронулась, так ее крутило да корежило. Кормилась она только на детях, потому как взрослых боялась: вдруг те проснутся да схватят ее. И каждый раз старалась обойти побольше детей, чтоб на каждого поменьше потерянной крови приходилось. Да только вот беда, жажда ее разгоралась все сильнее.

И даже так Стив продолжал просить ее выйти за него!

– Должно же быть средство, способное это вылечить, – сказал он. – Это болезнь, такая же, как любая другая.

Вот только девица… ей-богу, я радовался как маленький, когда узнал, что она сказала «нет». Она оттолкнула его и попросила уехать.

– Где папа? – спросил он. – Может, он знает.

Я сообщил ему, что отец, должно быть, отбыл почти одновременно с ним и до сих пор не вернулся. Так что мы с ним сидели и думали. Кумекали то так, то этак. Когда зазвонил телефон, мы едва не попадали со стульев. Стив пошел в