Медленно провел языком по губам, и снова было в этой медлительности такое напряжение, такое нетерпение, что я вздрогнула. Ладонь Шерха скользнула на затылок, обхватила у основания сразу обе косы. А поцелуй стал настойчивее, глубже. Порочнее. Он целовал так, словно ждал, когда же я оттолкну его, когда вырвусь. И торопился взять как можно больше, испробовать меня на вкус. Только я не вырывалась. Так и стояла, ощущая сразу все — и шершавость пальцев, и влажность языка, и его толчки у меня во рту. То нежные и сладкие, то почти яростные. Но все одинаково волшебные… Я не понимала, что со мной и почему от прикосновений этого дикаря я плавлюсь и дрожу. Или это он дрожал? Но не останавливался, трогал мои волосы, сжимал пряди, жадно ласкал губы. Втягивал в рот язык, гладил кончиком своего. И пах мятой… Той самой, из настоя…
А потом развернулся резко, усадил меня на стол, не отрываясь ото рта, не размыкая рук. Как раз рядом с тарелкой блинов… Я тихо застонала, когда Шерх начал целовать шею, скользить, легонько прикусывать, дуть на кожу… Сильные руки гладили мое тело — от затылка по спине и до бедер. От бедер по животу и до груди. Нежно и требовательно, жадно и уже почти яростно. Его дыхание стало тяжелым, резким, а черноты в глазах прибавилось, когда он оторвался на миг, чтобы посмотреть мне в лицо. Правда, лишь на миг. И снова опустил голову, укусил несильно в основание шеи, отчего я непроизвольно прогнулась. И снова с губ сорвался стон, когда я ощутила мужские руки на своей обнаженной коже, там, где заканчивался тонкий чулок. Как раз между лентой и краешком панталон. Скользящее движение пальцев от внешней стороны к внутренней, и я дрожу, а Шерх закрывает мне рот очередным поцелуем — уже почти грубым, потому что мужчина возбужден до предела. Я чувствую это в его резких движениях, в хриплом дыхании, в загнанном, отчаянном взгляде. Он уже похож на зверя — дикого, раненого, рычащего. И плевать мне, что кончики кос уже в сметане и варенье, плевать, что сижу на столе, а дикарь успел спустить мое платье с плеч и теперь лижет там, где белеет кружево нижней сорочки. Кажется, я и сама одичала, потому что хочу откинуться на спину и почувствовать больше… И позволить больше. Истома, разлившаяся внутри, сводила с ума. Или это были такие влажные и порочные поцелуи? Такие, что оставляли следы на моей коже, обжигали.
— Зараза рыжая… Зачем приехала? Не могу больше… — выдохнул дикарь. Тихо, хрипло. Так обреченно, так сладко. Так сдавленно, теряя контроль над собой, срывая нас обоих в какую-то бездну. Где властвовали пальцы, танцующие на коже, и стоны, терзающие губы. И я уже не понимаю, что происходит, чувственная дымка затянула разум, не давая думать, не давая остановиться.
Главное, чтобы сюда не вошла Линк…
Осознание охладило ледяной водой. Духи, что я творю? Если девочка войдет и увидит… это? Вздрогнула и оттолкнула Хенсли, судорожно свела ноги, дернула развязанные ленты. Краска залила лицо так, что хотелось приложить к ним лед. Подняла взгляд на стоящего рядом мужчину. Он кривился, шрам на лице побелел, резко выделяясь на загорелом лице. И дышал дикарь рывками…
— Духи… — Я все-таки прижала ладони к щекам. — Все это… Я…
Он дернулся, словно хотел коснуться.
— Не трогай меня! — испуганно вскрикнула.
— Только не трогай? — Он растянул слова, словно издеваясь. — И все?
Что-то билось за темнотой его глаз, и мне снова показалось, что я вижу зверя — загнанного в капкан.
— Если надеешься на извинения, то их не будет, — оскалился Шерх, не спуская с меня своих тревожных глаз. Я посмотрела на кончик своей косы и неосознанно сунула его в рот, слизывая варенье. Лицо мужчины исказилось, и он вдруг схватил меня за плечи — больно. — Уезжай, — выдохнул мне в лицо. — Убирайся из моей жизни, слышишь? Ты только… доведешь меня. Хуже будет.
— Хватит мне угрожать! — Оттолкнула от себя обеими руками. Внутри разливалась какая-то детская обида. Или женская? За то, что так понравился этот поцелуй, за то, что теперь он вновь меня прогоняет. И вслед за обидой пришла злость. — Сам убирайся, понял!
— Софи? — тихо пискнул голосок Линк. И мы разом вздрогнули, отпрянули друг от друга. Девочка стояла в дверях, смотрела круглыми глазенками. Ее темные кудряшки топорщились облаком, в руках забавно дергал черным носом фенек. А рядом жался кот, изо всех сил молотя по доскам облезлым хвостом и втягивая запахи кухни.
Шерх резко развернулся и ушел через террасу.
— Ты уже проснулась, — натянуто улыбнулась я. — Садись, завтракать будешь…
Смотреть на блины я не могла.
* * *Какого хрена?
Ругательства срывались с языка, как ни пытался я затолкать их себе в глотку. Вот какого? Зачем пошел на этот дурацкий завтрак, зачем сидел там, не в силах оторвать взгляда от тонкой спины, от волос, от нежных запястий, от точеного профиля… Глотал запахи, хмелел от запретного удовольствия, предвкушал. Это все слишком опасно, я знал это, конечно, знал. Мне нельзя жрать блины со сметаной, нельзя наслаждаться чужим теплом, нельзя целовать рыжую… мне ничего нельзя. И это все — самообман, надежда на то, что никогда не случится.
Но как же хочется…
Да к жроту все!
Схватил ружье, намереваясь отправиться в лес. Куда-нибудь подальше от этого дома и наглой рыжей. Сладкой рыжей…
Странно, что боль пока не грызет изнутри. Лишь трогает холодными пальцами, но не выдирает куски мяса. Наверное, последний приступ доконал даже мою боль, раз она и сейчас не торопится вернуться. Обычно от яркого всплеска эмоций меня скручивает довольно быстро. А сейчас — ничего, держусь. Наверное, гейзер все же согрел мои кости!
Вывалился на порог и сдержал ругательство, увидев мелкую девчонку на ступеньках. Она стояла там, тараща свои круглые глаза и прижимая к груди фенека. Тот тоже таращился, дергая огромными ушами. Надо же, живой. А я думал, эта плешивая шкура уже издохла.
