Джун опустилась на свободное место и указала на стул напротив.

– Что мы тут делаем? – спросила Марсела, с подозрением осматриваясь.

– Дорогая, – преувеличенно драматично сказала Джун. – Ты должна научиться сливаться с толпой. – Произнося эти слова, она изменилась, сбросив богемную брюнетку в пользу пожилого темнокожего мужчины в выцветшей рубашке с закатанными до локтей рукавами.

Марсела напряглась. Здесь было темно, но не настолько. Она оглянулась.

– Не очень-то скрытно.

Джун хмыкнула, ее голос стал низким басом старика.

– Я думала, тебе надоело прятаться. – Она небрежно обвела рукой полупустой клуб. – Люди могут видеть очень много и ни во что не верить. – Старик покачнулся на стуле, передние ножки оторвались от пола, а лицо исчезло в глубокой тени клуба. Когда стул опять наклонился вперед, Джун уже снова вернулась к своему обычному я, свободные каштановые волны падали ей на лицо. – Присесть не хочешь?

Марсела опустилась на деревянный стул, а Джун продолжила:

– По правде говоря, я привела тебя не за музыкой. Не совсем. Но если хочешь найти других ЭО, у меня есть для тебя настоящее сокровище.

Она достала из кармана телефон и пролистала список номеров, прежде чем повернуть экран к Марселе.

Там выделялось одно имя: Джонатан Ричард Ройс.

– Кто он? – спросила Марсела.

– Саксофонист, – ответила Джун, – и приличный. Вернее, был приличным, пока не подсел на героин. Задолжал Джеку Капрезе.

«Капрезе», – мысленно повторила Марсела. Это имя она знала. Город был поделен между четырьмя мужчинами: Хатчем, Колхоффом, Меллисом и Капрезе.

У Хатча был самый большой кусок, но у Капрезе – самые большие глаза и зубы. И бездонный аппетит.

– Джонатан смог соскочить, – продолжила Джун. – Но и покупать дальше не смог. Так что люди Капрезе решили, так сказать, подвести баланс. Сломать несколько пальцев. Только жена Джонатана тоже оказалась дома. Она достает пистолет, и все идет наперекосяк. Жена умирает. Согласно медицинским записям, Ройс тоже. Во всяком случае, на несколько минут. Но в конце концов возвращается. Капрезе отправляет больше парней, и те тоже погибают. Никто не хочет брать заказ на странного персонажа, и никто не хочет позориться с неудачей, но при всем том они по-прежнему мечтают закопать Ройса. Поэтому обращаются на сторону.

– Они позвонили тебе.

Джун улыбнулась.

– Да, они позвонили мне. Но я не смога его убить.

Марсела подняла бровь:

– Что, рука дрогнула?

– Куда там, – ответила Джун. – Я действительно пыталась его убить. И не смогла.

У Джонатана Ройса был лишь один хороший костюм, и тот не по размеру.

Когда-то он был впору, когда сам Джонатан весил на тридцать фунтов больше, но теперь ткань сидела мешком, всегда на грани. Так же как и обручальное кольцо, державшееся только из-за дважды сломанного пальца. Джонатан никогда не был крупным мужчиной, но теперь вовсе высох от недосыпа и недоедания. Какая ирония: Джонатан выглядел как наркоман, хотя после смерти Клэр завязал.

Все, кого он знал, баловались дурью – наркотики и музыка шли рука об руку, и джазовая сцена не была исключением.

Но героин был чем-то невероятным.

Не американские горки кокаина или мягкая дурнота доброй травки, а мечтательная волна, блаженный выход из собственной жизни и собственной головы, летняя полуночная прогулка в океане, бескрайняя свобода – поначалу. Джонатан видел, как его засасывает, смотрел, как одержимость накатывает, как прилив, но уже вымок и не мог оттащить себя обратно к берегу.

И так же, как прилив, зависимость пришла и смыла все.

Деньги. Радость. Безопасность. Здравый смысл.

Каждый день прилив чуть выше. Каждый день вода чуть глубже. Каждый день чуть дальше от берега. Так легко соскользнуть вниз. Нужно лишь перестать грести.

Джонатан завязал галстук на шее, пальцы болели.

Почти год прошел, а суставы все еще ныли каждый день.

Джонатан даже не удивился, когда в гости нагрянули люди Капрезе. В тот день он уже обдолбался. Клэр ушла с друзьями, и у Джонатана не было денег. Он это знал, они это знали, потом случился молоток и его руки – но потом она вошла, закричала, достала пистолет – откуда она вообще его взяла? – а дальше были шум, боль и тьма.

После этого Джонатану следовало покинуть Мерит.

Он помнил момент, когда очнулся в больнице со сломанными руками и тремя пулевыми отверстиями в животе и груди. Но их кухня по-прежнему была залита кровью Клэр и его собственной, и он просто не смог заставить себя уйти. Не имело смысла, что она мертва, а он нет: Клэр не заслуживала этого, не заслуживала стать прошедшим временем, сноской в чужой истории – и у Джонатана было странное, но неотвязное ощущение, что и он не выжил. Что стал призраком, привязанным к месту, где все это произошло, и будет торчать там, пока не выполнит какое-то мрачное поручение. Поэтому он остался, надел свой единственный приличный костюм, который купил на ее похороны, и стал курить, сидя в дешевом гостиничном номере, ожидая, пока люди Капрезе найдут его и закончат работу.

Забавно, но до той ночи Джонатан никогда никого не убивал.

Он думал, это будет сложнее.

Это должно было быть сложнее, должно было быть невозможно, учитывая количество нападавших, количество выстрелов, но так много в том дне было невозможного. Сине-белый свет как щит отразил их пули. Разразилась какофония звука и насилия, а когда все закончилось, Джонатан стоял один среди трупов.

Невредимый.

Нетронутый.

В редкие метафизические моменты Джонатан думал, что это Клэр за ним присматривает. Но в свои мазохистские моменты, которых было гораздо больше, знал, что это наказание, вселенная издевается над ним за то, что он не смог сделать.

Часы пробили семь, и Джонатан завязал свой изношенный галстук. Надел куртку, взял саксофон и пошел на работу.

Его дыхание вырывалось облачками пара. В этой части Мерита было уже темно, словно уличные фонари опасались его беспокоить. Клочок земли в полумиле от «Марины», который они обозначили на карте как «Зеленая аллея» – еще одна ирония, учитывая, что куда ни глянь, не было ничего, кроме камня и асфальта.

Призрак Зеленой аллеи.

Это был он. Человек, который не может умереть.

Он уже…

– Эй, – прорычал чей-то голос. – Гони деньги.

Джонатан не услышал шагов, да и не слушал ничего. Но почувствовал нервный тычок ствола в спину, обернулся и увидел паренька лет шестнадцати, что сжимал пистолет в обеих руках, словно это летучая мышь.

– Иди домой.

– Ты глухой или тупой? – зарычал пацан. – Пушку видишь? Я сказал, гони гребаные деньги.

– Или что?

– Или я, блин, тебя пристрелю.

Джонатан откинул голову назад и посмотрел на небо.

– Так стреляй.

В половине случаев у них не хватало яиц, чтобы выстрелить. Этот рискнул. Не то чтобы это имело значение. Пистолет грохнул, воздух вокруг Джонатана сверкнул, словно высеченные кремнем искры, и обнял его, как руки Клэр, говоря, что еще не время, не его очередь. Пуля срикошетила и улетела в темноту.

– Какого хрена? –