– Бог никогда не дает нам больше испытаний, чем мы можем вынести, – продолжала она.

Эли сосредоточился на маленьком золотом крестике у нее на шее.

– Но мы должны найти в боли цель.

Цель в боли.

– Идем, – сказала миссис Руссо, похлопывая его по руке. – Я постелю тебе на диване.

Эли никогда не высыпался нормально.

Полночи он слушал, как отец ходит прямо за дверью, точно волк в лесу за домом. Хищник, кружащий слишком близко. У Руссо было тихо, спокойно, а Эли лежал без сна, гадая, как восемь тел под одной крышей могут занимать меньше места, чем два.

Тишина долго не продлилась.

В какой-то момент Эли, должно быть, задремал, потому что проснулся от хриплого смеха и утреннего света и наткнулся на пару огромных зеленых глаз, что наблюдали за ним с края дивана. Там сидела самая маленькая дочь Руссо и смотрела на чужака со смесью интереса и подозрительности.

Четыре громких ребенка внезапно ворвались в комнату, устроив настоящий бедлам. Была суббота, и дети уже сходили с ума. Эли большую часть времени пытался держаться подальше, но в таком переполненном доме это было непросто.

– Странный тип, – сказал один из мальчиков, отталкивая его к лестнице.

– Он у нас надолго? – спросил другой.

– Будь добрым христианином, – предупредил сына мистер Руссо.

– У меня от него мурашки по коже, – сказал старший мальчик.

– Что с тобой не так? – требовательно спросила самая юная девчушка.

– Ничего, – ответил Эли, хотя не был уверен, правда ли это.

– Тогда веди себя нормально, – приказала она, как будто это было так просто.

– А нормально – это как? – спросил он, но девчушка раздраженно фыркнула и ушла.

Эли ждал, когда кто-нибудь придет и заберет его, хотя не знал, куда может поехать, но день прошел, наступила темнота, а он все еще сидел у Руссо. В одиночестве удалось провести только первую ночь. Его поселили в комнату к мальчикам, на запасной матрац в углу. Эли лежал там, со смесью раздражения и зависти слушая, как спят другие мальчики. Натянутые нервы не давали отдохнуть среди множества звуков.

В конце концов он встал и спустился вниз, надеясь урвать несколько драгоценных часов тишины на диване.

Мистер и миссис Руссо были на кухне.

– Что-то с этим мальчиком не так.

Эли замер в холле, затаив дыхание.

– Он слишком тихий.

Миссис Руссо вздохнула:

– Он много пережил, Алан. Он оправится.

Эли вернулся в комнату мальчиков и снова забрался в кровать. Там, в темноте, он прокручивал услышанное.

Тихоня. Странный. Мурашки.

Он оправится.

Веди себя нормально.

Эли не знал, что такое нормально, даже понятия не имел. Но он всю жизнь отслеживал настроение отца и читал молчание матери, улавливал, как воздух в доме меняется, точно небо перед бурей. Теперь он наблюдал за поведением сыновей Руссо, отмечая тонкую грань между юмором и агрессией.

Эли подметил уверенность, с которой старший шестнадцатилетний мальчик двигался среди своих младших братьев и сестер. Изучал бесхитростную невинность, которую изображал самый младший, чтобы получить желаемое. Следил, как лица отражают эмоции, такие как раздражение, отвращение и гнев.

Больше всего он изучал радость. То, как загораются глаза, различные оттенки смеха, дюжину вариантов улыбки, сияющей или мягкой в зависимости от природы удовольствия.

Эли никогда не знал, что существует так много видов счастья, не говоря уже о многих способах его выразить.

Но его учебу прервали. Всего через две недели пребывания у Руссо Эли снова выдернули и сдали на хранение уже другой семье в другом доме.

Веди себя нормально, сказала девчушка Руссо.

И Эли попытался снова. Начал с нуля. Имитация получилась неидеальная, но прогресс все равно был. Дети в новом доме все равно его обзывали, но характеристики изменились.

Уже не тихоня, робкий или странный, а непонятный, любопытный, настойчивый.

Вскоре появилась другая семья и еще один шанс.

Еще одна возможность узнать, изменить, скорректировать аспекты поведения.

Эли проверял свою игру на семьях, словно актер на публике, и использовал их отклик, мгновенную, постоянную обратную связь, чтобы отшлифовать свое представление.

Постепенно на смену непонятному, любопытному, настойчивому пришли очаровательный, сосредоточенный, умный.

И снова перемена.

Новая машина увезла Эли прочь, но в этот раз не сбросила его на попечение очередного прихожанина.

Нет, теперь Эли попал к родне.

Патрик Кардейл не верил в Бога.

Он был племянником Джона, сыном той покойной тети, с которой Эли никогда не встречался. Патрик работал профессором в местном колледже, его женой была художница по имени Лиза. Они не имели детей. Эли некому было подражать. Ни завесы нормальности, ни шума, за которым можно спрятаться.

Эли сел на диван напротив них. Итак, зрители. Сольное выступление.

– Сколько тебе лет? – спросил Патрик. – Двенадцать?

– Почти тринадцать, – сказал Эли. Прошло более шести месяцев со смерти пастора Кардейла.

– Прости, что мы столько мешкали, – сказал Патрик, зажав руки между коленями.

Лиза положила ладонь ему на плечо.

– Честно говоря, это было непростое решение.

Патрик поерзал.

– Я знал, что тебя воспитывали определенным образом. И понимал, что не смогу дать тебе того же. Мы с Джоном давно не общались.

– Я тоже, – сказал Эли.

Он понял, что им неловко, и улыбнулся. Не слишком широко, просто дать Патрику понять, мол, все в порядке.

– Идем, – сказала Лиза, вставая. – Я покажу тебе твою комнату.

Эли последовал за ней.

– Мы можем найти тебе церковь, – добавила она, ведя его по коридору. – Если это для тебя важно.

Но ему не нужна была церковь. Не потому, что он разочаровался в Боге, просто именно там Эли никогда Его не чувствовал. Нет, Бог стоял с Эли наверху лестницы в подвале. Дал ему каждую из этих семей, чтобы учиться. Привел его сюда, в этот дом, к этой паре.

Комната была удобной и чистой. Двуспальная кровать, шкаф, письменный стол. На стене над столом висела пара фотографий в рамке, анатомические рисунки, на одном рука, на другом человеческое сердце. Эли замер перед ними, изучая линии, пораженный сложностью, элегантностью.

– Ты можешь их снять, если они тебе не нравятся, – сказала Лиза. – Сделай пространство своим. Повесь постеры, или что там еще делают твои ровесники.

Эли посмотрел на нее:

– Сколько мне можно у вас пожить?

Глаза Лизы расширились от удивления. Ее лицо было открытой книгой – так обычно говорили люди. Эли никогда не понимал этого выражения, пока не посмотрел на Лизу.

– Сколько хочешь, – ответила она. – Это теперь твой дом.

Эли не знал, что сказать. Он жил отрезками в несколько дней, недель, но на самом деле не жил. Теперь его будущее простиралось на месяцы, годы.

Эли улыбнулся, и на этот раз почти искренне.

Стелл опустился на свой стул и принялся ждать звонка.

Его офис, как и остальная часть ЭОН, представлял собой чистые линии, пространство и минимализм. Три тонких экрана образовывали полукруг над столом, а огромная сетка на стене транслировала видеопотоки из каждого зала, точки доступа, камеры.

Камеры