Задавая этот вопрос, я уже не сомневался в ответе Грэга. То, что именно он и похитил реликвию, было вне всяческих сомнений. Слишком уж тесно переплелись события.
– Да, Кира, это я ее украл. – Грэг впервые за время разговора поднял на меня глаза. В его взгляде не было ни страха, ни раскаяния – одна боль.
– Но зачем? Кто тебя попросил? Или заставил? Куда ты ее спрятал?
– Нет, Кира. Меня никто не заставлял. Так было надо. Она находится…
Он замолчал на полуслове. Я недоуменно пожал плечами. Цецилия, вновь проверившая пульс, взволнованно вскрикнула:
– Двести пять!
Грэга затрясло, глаза его вновь закатились, лицо посинело, Циля едва успела сунуть деревяшку ему в рот.
Блюмберг уже вводил в вену репортеру содержимое второго шприца.
– Потерпи, сейчас станет лучше!..
Но репортер не выдержал. Внезапно его тело напряглось в последний раз и обмякло, глаза закрылись, он судорожно вздохнул пару раз и затих.
– Сердцебиение отсутствует, пульс пропал! – Циля скорбно склонила голову. – Пациент мертв!.. Фиксирую время смерти.
– У меня так просто не умирают! – взревел доктор Блюмберг. – Быстро неси запускатель!
– Но он же не проверен! – всплеснула руками Циля.
– Неси, я сказал! – заорал Блюмберг. – Живо!
Циля бегом рванула к одному из шкафов и вытащила оттуда пугающего вида металлическую конструкцию со странными полудугами наверху, торчащими во все стороны проводами и несоразмерно огромной рукоятью.
– Что это? – Я застыл столбом рядом с Грэгом, не в силах поверить в случившееся. Как мне теперь смотреть в глаза его жене?
– Запускатель. Мое собственное изобретение! Сейчас и проверим, работает ли эта штукенция!
Блюмберг ловко приладил провода к груди Грэга.
– Эта коробка вырабатывает переменный ток, который проходит по проводам и запускает сердце пациента. Поэтому – запускатель. Я пока только на хомяках пробовал, срабатывало с каждым десятым! Остальные девять сгорали!..
Игнат Михаэлевич споро начал крутить рукоять, между полудугами прибора сверкнули искры.
– Импульс пошел!
Резко запахло паленым, тело Грэга вздрогнуло, но тут же вновь упало на стол.
– Еще импульс!..
Я безучастно наблюдал за происходящим. Мой друг мертв, и я один в этом виноват. Его уже не воскресить – никакие доморощенные запускатели тут не помогут. Если бы это была технология чужаков, я бы еще мог поверить в чудо, но кустарный механизм доктора Блюмберга не давал репортеру ни малейшего шанса.
– Импульс! Циля, проверь пульс!
– Отсутствует…
– Еще импульс!
Теперь на моей совести до конца жизни останется вопрос: стоил ли наш последний разговор с Грэгом его жизни? Стоит ли вся чертова дипломатия жизни одного хорошего человека?..
Нет, право слово, проще застрелиться.
– Импульс! Пульс?
– Появился. Редкий.
– Массаж сердца. Руки прочь! Пошел импульс. Пульс?
– Средний. Стабильный.
– Убрать провода. От пациента не отходить. – Блюмберг, широко улыбаясь, вытер пот со лба. – Ваш друг оказался куда крепче моих хомяков.
До меня только сейчас дошло.
– Он что, живой?
– Вполне себе. И, надеюсь, будет здоров. Я возьму это на себя. Повторять опыт нельзя, так что в следующий раз вопросы сможете задавать после выздоровления пациента. Иначе помрет… Оставите его тут на несколько дней. Берусь поднять его на ноги. Заодно и от психического расстройства излечу. Своими методами…
XII
Старый дом
Не могу сказать, что мы едва не угробили Грэга совсем напрасно. Кое-что он все же успел сказать, а именно – назвал имя Симбирского. Не зря ушлый деловой, сумевший за короткий срок стать одним из бонз криминального Фридрихсграда, влез в эту историю. Наверняка он знал гораздо больше, чем хотел показать, и стоило уже поговорить с ним на эту тему. Это его люди помогли Белле связаться со мной, они же привезли Валера на встречу и успокоили буйных граждан в кабаке.
Степан Симбирский… интереснейшая личность. Человек, поднявшийся из низов без каких-либо связей или знакомств. Сделавший сам себя, если можно так выразиться. Я был наслышан о лихих делах, проворачиваемых Степаном, и не мог не восхититься дерзновенностью его мысли, нахальством и расчетливым умом комбинатора, просчитывающего свои ходы вперед.
Оставив Грэга на попечении доктора Блюмберга, я вернулся в отель, умылся и вновь переоделся. Хорошо, что мне как раз доставили обещанные костюмы и второе пальто – после взрыва на проверочном пункте мой внешний вид оставлял желать лучшего, а вещи пришли в негодность.
После этого я выписал чек на изрядную сумму и попросил консьержа отправить посыльного в банк его обналичить. Через час посыльный вернулся, выложил передо мной на стол две тысячи марок мелкими и средними ассигнациями – все как я просил – и получил на чай целую десятку.
Марок пятьсот я сунул в карман, остальные оставил в сейфе отеля, в портфеле. Пусть находятся под надежной охраной, денег мне может понадобиться очень много…
Перед тем как начать реализовывать зародившиеся в моей голове планы, я решил посетить родной дом. Давненько я там не бывал, с тех самых пор, как заколотил досками выбитые окна и двери и отблагодарил местного городового небольшой суммой, дабы он приглядывал за домом, не позволяя селиться в нем бездомным.
Честно говоря, я ожидал увидеть худшее – разруху и запустение. Все же прошел целый год, а я и палец о палец не ударил, чтобы привести дом в человеческий вид. Но действительность оказалась ко мне благосклонна. Дом был цел и даже не разграблен – городовой честно отработал вознаграждение.
Сейчас же здесь кипела активная жизнь – Белла не обманула и не забыла о своем обещании. Десяток рабочих перестилали крышу, еще несколько вставляли окна, обновляли фасад здания и замазывали выбоины и дыры от пуль – когда-то мои враги знатно постарались, расстреляв дом из «томми-ганов».
Мой знакомый городовой – все время забываю его фамилию – околачивался рядом с домом, с интересом наблюдая за деятельностью рабочих. Дородный, широкий в плечах, одетый в зимнюю форменную шинель темно-серого сукна, он каланчой торчал рядом с телегой, на которой работяги привезли инструменты и необходимые для строительства материалы. Городовой являл собой наглядную агитацию успешной полицейской службы и полностью соответствовал предписанию начальства: «Нижние чины городской полиции и городовые должны комплектоваться из отслуживших срочную и сверхсрочную службу солдат и унтер-офицеров возрастом не младше двадцати пяти, но не старше тридцати пяти лет, приятной внешности, ростом не ниже ста семидесяти двух сантиметров, с мощной фигурой, хорошим здоровьем, острым зрением (в том числе отсутствием дальтонизма), без дефектов речи». Особым указом всем полицейским было предписано носить усы.
Заметив меня, городовой поспешил подойти и поздороваться, лихо подкручивая отращенные по указу усы.
– Господин Бреннер, вы ли это? Давненько не появлялись в наших краях. Все дела?..
– Совершенно верно, дела, – кивнул я, вспоминая, как бездарно проводил последние месяцы. – Эти дела такие… знаете ли. Весьма важные!
– Понимаю, понимаю, – покивал в ответ и городовой, а я все пытался вспомнить его фамилию. Смешная такая, из животного мира… Барсуков? Лисичкин?
– Смотрю, вам выдали новые бляхи? – без особого любопытства поинтересовался я, заметив сверкающий значок на груди у жандарма.
– Да! Особым распоряжением нового шефа
