– За что? – спросила Кирочка. – Что я вам сделала?
Ответом ей послужил удар в глаз, от которого тут же зажмурился и второй. На мгновение лишенная зрения, хватаясь за воздух, который уж никак не мог помочь ей и поддержать, она подумала о Евгении. О том, что он прожил в этой болезненной темноте, что настигла ее сейчас так внезапно, большую часть жизни.
Эта мысль отвлекла ее от страха.
И даже когда ее повалили на землю и начали пинать ногами, она крепко сжимала глаза и думала о нем, а не о том, что происходило в данный ужасный момент.
В наушниках еще жил оркестр, как вдруг один из избивавших Кирочку мужчин наступил ногой на выпавший из ее кармана мини-проигрыватель и превратил захлебнувшийся треском до мажор в тишину.
На фоне тишины (она так и не открыла глаз) стали лучше слышны реальные звуки: и хлюпанье луж, воду которых расплескивали мужские ботинки, и громкое дыхание Кирочкиных обидчиков, и редкие слова, которые они выпускали из губ, тоже точно сплевывая.
– Доигралась, сучка! – говорил кто-то из них. – Без значка ходит, на режим плюет. А мы тебе покажем, как на режим плевать.
И они плевали.
На ее лицо, на обнажившуюся грудь. И на ворону на плече.
Наверное, ворона показалась одному из них добычей, потому что он достал нож и проткнул ее в сердце, а затем разворотил, расцарапал острым лезвием крест-накрест.
Кирочка крикнула было и опять замолчала. А они пнули ее еще пару раз и ушли.
И тишина наполнилась другими звуками – шагами прохожих, из которых никто не подошел и никто не помог подняться.
Кирочка разлепила один глаз (второй безнадежно заплывал, как тесто на дрожжах), встала на четвереньки, потом на корточки. Нетронутая сумка валялась неподалеку, и она к ней поползла.
Достала телефон, набрала номер. А когда Евгений ответил, сказала просто:
– Забери меня отсюда!
– Где ты?
Она назвала приблизительный адрес. Где-то посредине между ее домом и метро. Где-то посередине между тактами Шостаковича. Где-то посередине между верой в людей и разочарованием в их безвозвратно утекшей через поры человечности.
Евгений прибежал и прижал ее к груди.
– Кто тебя побил? – спросил он.
– Не знаю. Двое дядек.
– За что?
– Не знаю. Вроде за то, что без значка.
– Понятно, – процедил Евгений сквозь зубы и поднял Кирочку на руки. – В поликлинику пойдем?
– Нет. Лечи меня сам.
– Руки-ноги целы?
– Вроде целы.
– А ребра?
Кирочка вздохнула и по тому, как отдалось простое дыхание в боку, поняла, что нет, не целы.
– Ладно, ерунда, заживет. И глаз тоже, – успокоил Евгений.
– Как ты мог жить без глаз? – спросила вдруг она. – Хотя, наверное, многого и вправду лучше не видеть.
– Это точно.
А когда ворона на Кирочкином плече заживет, он сможет нащупать упругие рубцы своими пальцами.
Они станут частью Кирочки. Частью, доступной в ощущении даже и слепому. А это значит, что они станут частью ее души, которая тоже, конечно, зарубцуется, но на всю жизнь будет отравлена привкусом горечи. И от такой изжоги еще ни один гениальный фармацевт не изобрел лекарства.
– Я люблю тебя! – скажет Евгений, сидя вместе с Кирочкой в ванне, отмывая ее от плевков и при этом аккуратно объезжая мягкой губкой проступившие здесь и там синяки.
– И я тебя люблю! – ответит Кирочка. – А ты не знаешь случайно, что с нами дальше будет?
– Не знаю. А какая разница?
– И правда никакой.
Глава 15
Старика отпустили под вечер. Велели идти домой. Он и пошел.
По пути думал о том, как быть дальше.
Нет, с ним не сделали ничего особенного. Пара проверок – но ведь любую технику можно обмануть.
Так что он не сомневался, что ничем не выдал своих молодых друзей – единственных, кроме него самого, знавших о тайном книжном складе.
Но вот чего он, да, боялся, так это слежки.
Не в старинном стиле тайных агентов, а в современном, весьма примитивном, но действенном – техническом, разводящем разные виды чудодейственных и весьма одаренных жучков.
Старик знал, что его могут прослушивать. Что предательские насекомые могли в его отсутствие поселиться в подвергнутой обыску квартире. Или в складках его одежды. В его телефоне. Или даже в его теле. Кто знает, может, уже додумались впрыскивать все слышащих и все видящих личинок прямо под кожу? А ему ведь сделали пару уколов.
И если эти подозрения имеют хоть малейший шанс оказаться правдой, то удел его отныне – молчание и одиночество.
Он не сможет больше обсудить с друзьями ни одного тайного плана. Да и элементарное «Добрый день! Как дела?» придется припрятать до поры до времени, а то и навсегда. Потому как вдруг случайных адресатов его скромных приветствий выследят, опознают, поставят на учет?
Страшно!
Или это все признаки старческого безумия? Да кому он нужен вообще – никчемный, отживший свое человек? И думать иначе – подыгрывать ничем не обоснованной гордыне?
Эти мысли сопровождали его весь путь от следственного департамента до дома. И пока он шел пешком, и пока ехал на трамвае – они отплясывали в его голове какой-то лихой матросский танец: и вприсядку, и вразвалочку, и с чечеточным перебором, и с не предусмотренными танцевальным каноном подножками.
«А как же теперь на склад наведываться? – вдруг осознал старик. – Как проверять благополучие книг?»
И книги, о которых он привык думать как об одушевленных существах, вдруг показались ему такими несчастными в своем складском сиротстве, такими брошенными и обреченными на тихое умирание!
«Да нет, чего я? Ребята проследят за ними, – успокоил он сам себя. – Если, конечно, эту пару не выследят. Ах, как бы не выследили!»
Когда он составлял фотороботы вымышленных оптовых покупателей, якобы вывезших большую часть книг из его магазина, он очень постарался добиться максимального несходства с Евгением и Кирочкой.
Плодами совокупных усилий его фантазии и полицейской техники стали два мордастых дядьки. Один еще и с окладистой старообрядческой бородой.
Первый помоложе, второй постарше. Один с голубыми, другой с карими глазами. Один со лбом средней высоты, второй с совсем низеньким, этаким козырьком нависшим над бровями.
Получилось славно. И все-таки старика грызла совесть. Очевидно, что придуманные им персонажи могут совпасть с физиономиями реально живущих в стране людей. Из миллионов стандартных наборов, включающих носы, уши, щеки и прочие обязательные атрибуты, природа наверняка скроила и лица, подобные составленным им портретам.
И что будет, если этих людей найдут? Вдруг на основании его показаний их арестуют, подвергнут пыткам, накажут ни за что ни про что? Как ему жить тогда со своей взбудораженной невольным грехом совестью?
Совесть! Он ухитрился дружно просуществовать с нею всю свою жизнь. Не хотелось бы портить их мирные отношения под финиш.
Конечно, вряд ли двое сочиненных им дядек окажутся знакомыми. И наверняка им легко будет доказать свою непричастность к оптовой покупке. И все-таки как неприятно доставлять хлопоты посторонним людям!
А если их вообще не найдут,
